Покуда я тебя не обрету

Джек вызвал такси и отправился на Квин-стрит, решив, что просто подождет под дверью салона, пока Дочурка Алиса не объявится. Миссис Оустлер обняла его, положила ему голову на грудь.

– Ей недолго осталось, Джек. Врачи говорят, она даже боли не почувствует, – но осталось ей совсем недолго.

Джек тоже обнял миссис Оустлер. Она не собиралась соблазнять его, просто хотела, чтобы ее обняли.

– А еще тебе нужно поговорить с Морин Яп. Она всю ночь тебе звонила сюда из «Времен года».

– Мне кажется, ей от меня нужно что-то другое, нежели разговоры.

– Джек, ты тупица – я сказала, это тебе нужно с ней поговорить. Она блядь не блядь, а онколог, понимаешь ли.

– Вот оно что.

Портье немало удивился, снова увидев перед собой Джека Бернса, который оплатил счет и уехал пару часов назад. Джек собирался остановиться на несколько дней в Нью-Йорке, а потом вернуться в Лос-Анджелес, но теперь все изменилось, и он объяснил портье, что останавливается во «Временах года» на неопределенное время, сиречь, пока не скажет, что уезжает. Еще он спросил, притворившись, что его это совершенно не интересует, уехала или нет некая Морин Яп. Оказалось, доктор Яп только что звонила портье и заказала завтрак в номер.

Джеку дали ключ от его же номера. Уходя, он забыл снять с ручки двери карточку «Не беспокоить», так что в номере все было так, словно он и не выходил из отеля, словно не побывал в Форест-Хилле, словно не узнал, что его мама, оказывается, умирает. Джек представил себе, как он позвонит Морин и скажет:

– Доктор Яп, портье беспокоит. Вы заказывали завтрак, у нас новый десерт – Джек Бернс, не желаете?

И ответ, конечно, будет таков:

– Да, будьте так добры.

Потом он решил, что придуриваться не стоит, – когда Морин сообщала ему, что живет во «Временах года» под девичьей фамилией, она говорила это без тени юмора.

Он на скорую руку принял душ, накинул гостиничный халат и дурацкие белые тапочки; казалось, он то ли отправляется в бассейн, то ли возвращается оттуда. Он уже знал, в каком номере остановилась Морин, его просветил портье, хотя тому и не полагалось так поступать. Но Джек ведь был не простой смертный, а кинозвезда; даже если бы он позвонил портье и потребовал доставить в номер пиццу с двумя шлюхами, то означенное минут через сорок оказалось бы у него.

Джек хорошо знал по кино, что частенько самое сильное впечатление производишь, не говоря ни слова, поэтому просто постучал. Морин Яп посмотрела в глазок и увидела в нем лицо своего любимого актера самым что ни на есть крупным планом. Ей только что принесли завтрак – и на тебе, на десерт еще и Джек Бернс в купальном халате!

– Я растолстела, еда из красного «Эда Гувера», – снова промямлила Морин; она тоже была в купальном халате, только без белых тапочек (свои Джек оставил у двери).

– Ради чего ты прилетела из самого Ванкувера? – спросил он, снимая с нее халат.

– Захотела, чтобы у нас с тобой было слишком много секса, – ответила Морин Яп, снимая халат с Джека.

Разумеется, в реальности Морин произнесла что-то совсем нечленораздельное, но он сразу понял, о чем речь.

Она оказалась крошечная, бедра как у тринадцатилетней, кожа на груди прозрачная, как у ребенка, немного в синеву, словно из-за вен (которые, впрочем, не просвечивали). Джек мог обхватить ее бедра большим и указательным пальцем.

– Ого, моя бедренная кость короче твоей плечевой, – проговорила Морин так неразборчиво, что Джек сам не понял, как сумел разобрать эти слова.

Без четверти десять Морин позвонили муж и сын из Ванкувера, там было без четверти семь, отец поднимал мальчика в школу. Морин накрыла левое ухо Джека ладонью и прижала правое к своему животу. Какой плоский! Джек все равно хорошо расслышал, как нежно она говорит с мужем, тоже врачом, и сыном – не дословно, но тон ни с чем не перепутаешь. Морин плакала, Джек ощутил, как сжались мускулы у нее на животе.

Мужу с сыном Морин объяснила, что плачет по Эмме, – такое проникновенное отпевание было, она никак не может успокоиться. Снова прозвучало имя неведомого Эда Гувера, который почему-то «полыхает кучером». Подумав, Джек расшифровал и это – «Вылетаю вечером в Ванкувер».

Когда разговор закончился, Джек сказал Морин, что от «Времен года» всего два шага до пещеры летучих мышей в Королевском музее Онтарио; она сразу же изобразила Джеку мышь-фруктоеда и мышь-вампира. Разумеется, после этого они воспроизвели «сагу о раздавленном ребенке», все три варианта.

– Знаешь, «слишком много секса» – это не про тебя, тебя всегда мало, – сказала Джеку Морин, когда тот надолго застрял в туалете.

Он расслышал, как обычно, что-то совершенно другое.

– У моей мамы рак, – крикнул Джек из туалета, не слишком громко (он не закрыл дверь), – говорят, она умирает!

– Жду тебя в постели, возвращайся, – вдруг совершенно отчетливо произнесла Морин.

Как только заговорили о медицине, дикция доктора Яп немедленно стала четкой и разборчивой.

– Что происходит у мамы в мозгу? – интересовался Джек.

Морин, наверное, сочла это детским вопросом – она обняла его и прижала голову к своей груди, да и заговорила с ним как с маленьким: