Покуда я тебя не обрету

Хорошо, что мисс Вурц не попала в одну машину с Длинным Хэнком, Муффи и Милли Ашхайм. На следующий день Джеку рассказали, как Милли опустила стекло машины и крикнула протестующим:

– Эй, вы! А ну марш домой! Смотреть кино, дрочить, спать! Марш дрочить, я сказала! Это вам поможет!

– Боже мой, уже воскресенье, – сказала мисс Вурц Джеку за завтраком во «Временах года». – А ты остановился на Осло, если я не ошибаюсь. Лучше не пробуй изображать речь Ингрид My, Джек, – расскажи мне только, о чем она говорила. Я предпочитаю твой обычный голос, мне так легче сосредоточиться на смысле.

Разумно, подумал Джек, и рассказал историю про Осло в таком виде не только Каролине Вурц, но и Элене Гарсия. Он не пытался имитировать искаженную речь Ингрид My – доктор Гарсия, конечно, сказала бы, что он снова отвлекается от сути дела.

Поэтому Джек изложил взгляды Ингрид My на ад таким тоном, словно это были его собственные взгляды. Он особо подчеркнул, что Ингрид не простила Алису, – этот факт выглядел очень контрастно на фоне прощения, дарованного его матери Уильямом, причем за все, даже за Амстердам; впрочем, до рассказа о визите в столицу Голландии в то воскресное утро было еще далеко. Джек был уверен, что до Амстердама мисс Вурц его не дотащит – по крайней мере, не сумеет этого сделать до окончания церемонии вручения премий.

Джек уже был один раз на церемонии, поэтому знал, что дело это долгое, затянется до глубокой ночи. Мисс Вурц тем временем, надев широкополую соломенную шляпу и вся измазавшись кремом от загара, выдаивала из Джека подробности его визита в Хельсинки. Осло оставил ее в нетерпении, хотя рассказ о появлении Уильяма в отеле «Бристоль» она слушала как завороженная. Ей особенно понравилось, что Уильям не стал стричь волосы.

– У него восхитительная шевелюра, и ты унаследовал от отца такую же, Джек, – сказала Каролина. – Я так рада, что ты не носишь короткую стрижку, как все. Я считаю, не играет никакой роли, что сейчас в моде у мужчин – длинные или короткие волосы; если у тебя красивые волосы, отпускай их, и все тут!

Рассказ о Хельсинки занял все оставшееся у них до церемонии свободное время. Эрика Штейнберг любезно прислала в отель стилиста – сделать мисс Вурц прическу. Каролина шепнула Джеку, прежде чем отправиться вслед за Эрикой:

– Я не буду красить свои седины, это я тебе гарантирую. Я слишком стара, чтобы играть блондинку, – да их тут и без меня пруд пруди.

Джек тем временем отправился в спортзал рядом с бассейном; там он встретил Сигурни Уивер (он едва доставал ей до ключицы).

– Удачи, Джек! – сказала она ему.

Тут-то он и начал нервничать; именно в этот миг Джек понял, как много значит для него победа. Да что там – весь смысл его жизни сводится сейчас к этому шансу, взять «Оскар».

– Я не берусь судить окончательно, – сказала ему позднее доктор Гарсия, – но считаю возможным, что эта победа и в самом деле стала для тебя в некотором роде возмещением за все, что ты потерял.

Она подразумевала не только отца и не только Эмму. Прежде всего она имела в виду Мишель Махер, несмотря на собственную же оценку надежд Джека как «тщетных». Она имела в виду ложь, которую мать вложила ему в голову вместо памяти, детство, которое мать сфабриковала для него – и которое он поэтому тоже потерял. Наконец, она имела в виду и саму его мать.

Эрика отправилась на церемонию вместе с Джеком и мисс Вурц, в длинном лимузине. У входа они увидели тех же протестующих, что прошлой ночью, – те же «праведные» лица, те же плакаты. Автомобиль с трудом продвигался вперед, Джек сосчитал «врагов» – ровно девять человек; этот факт не помешал журналу «Интертейнмент уикли» написать, что перед дверьми «Шрайн аудиториум» собрались «десятки протестующих».

В длинном серебряном, под цвет волос, легком платье с вырезом мисс Вурц выглядела шикарно. Джек был во всем черном – черный смокинг, черная рубашка, черная бабочка; Армани превратил его в уменьшенную версию Аль Капоне. Набранных для съемок десяти кило и след простыл – он снова выглядел «стройным, как Джонни Вайсмюллер», как когда-то сказала Мишель Махер.

Они не провели на красной дорожке и двадцати минут, как Эрика потащила их на обязательное интервью к Джоан Риверс. Джек дрожал при одной мысли, что ответит мисс Вурц на стандартный вопрос Джоан: «Кто вас одевает?»; он боялся услышать: «Папа Джека, когда-то мы были любовниками».

Каролина ответила так:

– Это очень личное дело. Платье – подарок от одного моего старинного поклонника.

Лучше и не скажешь, подумал Джек.

Джоан Риверс знала, что мисс Вурц учила Джека в третьем классе; кажется, это знали все журналисты.

– Каким вам запомнился Джек? Как он учился?

– Даже ребенком он умел играть женщин так же убедительно, как мужчин, – ответила Каролина. – Ему нужно было лишь одно – знать, кто его зрители.

– И кто же твой зритель, Джек Бернс? – спросила Джоан Риверс.

– Мой единственный зритель – мой отец, – ответил он. – Впрочем, за карьеру у меня появились и другие поклонники, я полагаю.

Тут Джек заглянул прямо в камеру и впервые в жизни произнес:

– Пап, привет!