Покушение

— Я всегда невысоко ценил генерал-полковника Фромма, который сидит там, на Бендлерштрассе, но надо признать, он все же делает свое дело.

— Однако вот уже в течение многих месяцев вы не приглашаете его для обсуждения обстановки на фронтах, мой фюрер.

— С недавних пор я приглашаю его нового начальника штаба… этого, как его… Штауффенберга. Он человек с идеями.

Уже первая докладная записка Штауффенберга вызвала интерес у Гитлера. Судя по ней, полковник был человеком дела и умел нестандартно мыслить. На это обратили внимание своего шефа и некоторые сотрудники фюрера.

— Я целиком и полностью за разумное распределение власти, — сказал фюрер, зевая без стеснения. Любимая овчарка подошла к нему и лизнула его вяло повисшую руку. — Я, как и вы, не ожидаю многого от генерал-полковника Фромма. Мне также известно, Гиммлер, он не принадлежит к числу ваших друзей, а вы не его друг. И тем не менее, пока вы не представите конкретных доказательств против людей с Бендлерштрассе, все останется на своих местах.

— Яволь[5], мой фюрер, — с трудом выдавил Гиммлер.

Гитлер тяжело поднялся. Овчарка встала на задние лапы и оперлась на него. Он слегка покачнулся, потом погладил собаку и сказал!

— Я не хотел огорчать вас, Гиммлер. Я с давних пор не доверяю некоторым офицерам, и вы это знаете. Но все же мне нужны факты, а не голые подозрения. И прежде всего мы должны выиграть эту войну, выиграть любой ценой!

— Готовься к решающему сражению, Ойген! — энергично объявил граф фон Бракведе. — И передай своим друзьям, чтобы они тоже были наготове.

— Некоторые из них только и делают, что готовятся вот уже на протяжении одиннадцати лет. Неудивительно, что многие устали и не верят нам. Вспомни, когда стало известно о первой крупной акции, той, о которой объявили Гальдер, Вицлебен и Остер? В тысяча девятьсот тридцать восьмом году!

— И так далее и тому подобное. То стрелок из маузера, то снайпер, по меньшей мере полдюжины попыток подложить бомбу. И какие чудесные люди жертвовали собой! А результат? Одна неудача за другой, провал за провалом. И все, может быть, потому, что до сих пор у нас не было по-настоящему интеллигентного человека, решительного и в то же время хладнокровного, который бы взялся за это дело.

— Таков Штауффенберг, — тихо произнес профессор Ойген Г.

Они встретились, как это уже не раз бывало, в квартире графа фон Мольтке. Подобного рода беседы они всегда вели наедине. Горничная обычно удалялась: она знала правила игры — не задавать никаких вопросов, ничего не слышать, никого не видеть. У нее на самом деле была очень плохая память, и это качество в данном случае оказалось просто бесценным.

Ойген Г. был профессором философии, в настоящее время — без кафедры. Еще довольно моложавый шваб, он был задирист и любил поспорить. Все называли его «доктором».

Он поддерживал связи с разными группами движения Сопротивления: его высоко ценили в кругах христианских демократов, вместе с тем он пользовался доверием социал-демократических групп.

— Когда? — осведомился Ойген Г.

— Как только представится возможность: дней через пять, а может, через две-три недели. В общем, как получится. Дай знать нашим друзьям, пусть заранее подготовятся.

— Есть какие-нибудь списки, Фриц? Фамилии мне назовут?

— Вообще списки существуют, но в единственном экземпляре. Он находится в сейфе генерала Ольбрихта, а сейф этот охраняет Мерц фон Квирнгейм. Лишь немногие посвящены в детали. Такие правила ввел Штауффенберг.

Взгляд Ойгена Г., который он бросил на друга, сразу оживился:

— Означает ли это, Фриц, что есть лица, которые внесены в списки, но не ведают об этом?

— Ты быстро ухватил главное, доктор, — с похвалой отозвался Бракведе. — Когда дойдет до дела, мы поступим очень просто: отдадим приказы, солдаты будут обязаны их выполнить, и никто из наших заклятых врагов не ускользнет. В этом Штауффенберг убежден твердо. Только тех, кто примет участие в решающих акциях, кто непосредственно будет изолировать видных нацистов, заранее посвятят во все детали.

— А если последуют контрприказы?

— Они поступят слишком поздно, об этом мы позаботимся.

Но доктор, к радости своего друга, который находил удовольствие в том, что приходится отвечать на такие интересные вопросы, продолжал допытываться:

— Ну а присяга Гитлеру? Что, если она для многих станет труднопреодолимым препятствием?..

Присяга гласила: «Я приношу перед богом эту святую присягу быть беспрекословно послушным фюреру германского рейха и немецкого народа Адольфу Гитлеру. Готов, как отважный солдат, в любой момент отдать за него свою жизнь».

Присягу давали все военнослужащие. Впервые это произошло 2 августа 1934 года, вскоре после кончины Гинденбурга. Бек назвал этот день «самым черным» в своей жизни. В кругах заговорщиков тема о присяге обсуждалась уже в течение нескольких лет.

— Гитлер сам нарушил присягу. Совершенные нацистами и им самим преступления сделали ее недействительной. Разве это не твоя теория, Ойген?

Доктор сразу оживился: