Покушение

Почему в маленькой европейской стране дали народу высказаться несколько раз по поводу вступления в общий рынок? Нам бы их заботы: гульден – туда, гульден – сюда. А все-таки почему?

Здесь не дают высказываться. Здесь затыкают рты. Здесь советская диктатура.

Разве вам затыкали рты, когда вы кричали своим политическим противникам "убийцы"?

Убийцы – вы.

Убийцы те, кто строит светлое будущее на крови своего народа.

Вы и сам убитый – убийцы убиенного.

И ещё многих.

Вы – поджигатели.

Вы поджигаете половину народа против другой половины.

Незадолго до смерти убиенный ещё поджёг, заявив: "Начинается борьба двух мировоззрений!". Почему не выступил с этим перед выборами?!

Что это за борьба, когда в руках одного мировоззрения вся власть и средства подавления?!

Такое поджигательство приглашает народного мстителя.

Судить надо вас – поджигателей, а не народного мстителя.

После советских диктатур бывает только разруха. Но здесь может быть ещё и новая катастрофа еврейства.

Вас это не колышет, потому что самое справедливое мироустройство – это когда вы, советские, у власти.

Любой ценой.

Ценой катастрофы.

Ваше мировоззрение – не мировая классика, что война – продолжение политики другими средствами; и не еврейская классика, что Израиль окружают народы-бандиты.

Ваше мировоззрение – собственный пуп: "Я надеюсь", "Я очень надеюсь", "Я так думаю", "Я верю", "Я очень верю", "Я".

Только советские могут строить светлое будущее в паре с народами-бандитами.

Только советские верят еще лжепророкам, которые ведут в светлое будущее.

Как все советские диктаторы, вы пусты.

Убиенному было все равно: что ломать руки-ноги убийце, что пожимать руки убийце.

Главное, чтобы были аплодисменты, чтобы в лучах славы.

Сбылась мечта. Весь мир смотрит на тебя. Конгрессы. Аплодисменты. Все встают.

Это ваша болезнь. Никаких аплодисментов и славы вам не хватит. Вы никогда этим не насытитесь. Вы неизлечимо больны.

Советскими не рождаются, но советскими умирают».

27. Листовку «Советским диктаторам» раздавал

Листовку «Советским диктаторам» раздавал возле взорванных автобусов.

По реакции на листовку видел топтунов.

Они всегда находятся там, где надо, и тогда, когда надо.

Раздавал листовку на развилке улиц Яффо и Шломцион.

Сразу после взрыва.

Большинство начинают читать или кладут в карман.

На меня никто не смотрит.

Я гляжу на них.

Женщина средних лет после прочитанных первых строк обернулась ко мне серым от злобы лицом.

Молодой мужчина вцепился в листовку обеими руками, пробежал по ней глазами, дёрнулся в сторону полиции, которая рядом на горке, и оглянулся – убедиться, что я на месте, а я смотрел на него, не отводя взгляда. Его порыв прошёл, да и в конце листовки были имя, адрес, телефон. Мужчина сделал вид, что куда-то идёт.

Так увидел топтуна.

Обычный израильтянин.

Ничего плохого не подумаешь.

Замечаешь, кто он, после ошибки, даже совсем малюсенькой.

Ошибки те же, что и у их подельников из предыдущей утопии.

Оттуда их принимают по нефальшивым трудовым книжкам или по рекомендациям.

Тридцать лет назад были жалобы на некоторых, про которых знали кое-что, – так официальные товарищи заявляли неофициально, что здесь не судят за то, что было там.

Этого вполне достаточно для бывшего там чекистом, чтобы начать новую жизнь, но кто устоит против халявы – продолжать отслеживать дружков и знакомых.

Служить чека там, служить чека здесь, служить чека и там и здесь.

Главный признак чекиста – что он тебя видит первым. Всегда первым – он, и лишь потом – ты. Но не наоборот.

28. Возьмёте меня лежачим

Первая повестка пришла почтой: явиться 31.3.1996.

Когда-то она должна была прийти.

Вторая повестка пришла почтой: явиться 23.4.1996.

Позвонили и предупредили, что приведут, если не явлюсь.

Ответил: «Сам не явлюсь, возьмёте меня лежачим».

Оставили свой телефон, чтобы я звонил.

Записал.

Третью повестку принесли на дом.

Приметил человека во дворе, который высматривал меня, ожидая.

Когда я зашёл домой, он позвонил и подал повестку, не лез в открытую дверь и смущался, предупреждая. Явиться 6.5.96. Оставил тот же телефон.

Я человек гражданственный. Откликнулся.

Позвонил, что если хотят поговорить со мной о политике, то место – у меня дома, а время – девять часов вечера, когда по телевизору новости.

Мне перезвонили и назначили день.

Жене сказал, что ко мне придут, – без подробностей, чтобы не волновалась.

За пять минут до назначенного времени звонок в дверь.

Открываю. В двери стоит красавец молодой.

Мы с женой устраиваемся возле телевизора – скоро выборы. Нашлось место и красавцу.

Сумочку с аппаратурой он выставил перед собой на столик.

Сразу зазвонил его телефон, но красавец медлил взять его в руки.

Я попросил его ответить, что он жив-здоров.

Экран убеждал, что основоположник победит молодого, подающего надежды.

Я молчал, думал о своём.

Жена возражала экрану.

Красавец долгое время слушал её вежливо. Передача новостей подходила к концу.

Но вдруг догадался, что так мы распределили роли, и протянул мне бумагу. Это было письмо «Советским диктаторам».

– Вот в этой фразе, – он ткнул пальцем в середину листа, – призыв к убийству.