Кроме Мирека у нас еще было двое детей. Второй сын родился в 1921 году, а к тому времени ему уже исполнился двадцать один год. Сейчас он художник. А еще дочка, в сорок втором ей было двадцать. Я работал ревизором на железной дороге в Кошице, а когда в 1939 году республику разделили, меня перевели в Прагу, на пльзеньский участок. На железной дороге у меня было много знакомых, ведь я проработал на ней всю жизнь… У меня был друг ревизор Поуба, достойный человек. Однажды он пришел ко мне и спрашивает:
— Ты Моравца знаешь?
— А где он работает?
— Как и ты, ревизором…
Я подумал: это, наверное, тот, которого перевели из Братиславы.
— А что такое?
— Ему нужно поселить где-то одного человека, о котором не знает полиция. Нельзя ли к вам?
Я спросил жену, она согласилась. На следующий день я сказал Поубе, что мы охотно поможем, если, конечно, есть гарантия, что он человек надежный и честный…
Так к нам попал Мирек. Его настоящего имени мы долго не знали. Мы жили на вилле в районе Ганспаулки. Квартира у нас была просторная. Миреку мы выделили отдельную комнатку, где стояли кровать, шкаф, еще какая-то мебель. Мирек у нас появился в середине мая. Где он жил раньше, мы не спрашивали. Что он делает, есть ли у него друзья — этого, понятно, тоже не выведывали. Бывая дома, он по большей части проводил время на кухне, помогал моей жене.
Нам казалось, что у него слишком броская внешность. Представьте себе: голубые глаза, черные, как смоль, волосы, маленькие черные усики, Роста он был небольшого.
И всегда в хорошем настроении.
— Вы очень заметны, — сказал я ему однажды.
— А что мне делать?
— Не надо ездить домой на троллейбусе. Мы все тут друг друга хорошо знаем, соседи поневоле обратят внимание на то, что вы у нас живете. Выходите на остановке внизу, около семинарии, и пройдитесь немного пешком.
Он послушался меня.
Иногда он приходил поздно ночью; где бывал, не знаю.
Я тогда вечно был в разъездах, жена стояла в очередях за продуктами. Наши дети очень полюбили Мирека, ведь он был ненамного старше их. Так мы и жили. И вот наступил тот майский день, если не ошибаюсь, это была среда. Мирек тогда ушел очень рано, куда — не сказал. А после обеда прибежала перепуганная подружка нашей дочери и сказала, что на Гейдриха было совершено покушение.
Жена тоже перепугалась, но никак не связала это с Миреком. Только когда он пришел домой, она вдруг пристально посмотрела на него, он показался ей каким-то странным, и она спросила:
— Мирек, а вы ничего не знаете подробнее об этом покушении?
Он вопросительно посмотрел на нее:
— Гейдрих мертв?
— Пока нет… А это были не вы?
— Я для этого слишком мягкосердечный. А почему вы вдруг так решили?
А сам улыбался при этом; жена поняла, что он говорит неправду, и спросила:
— Вам что-нибудь нужно?
— Сходите послушайте, что люди говорят. А вот от чашки кофе я бы не отказался — и хорошо бы покрепче.
Жена приготовила ему кофе и ушла. А до этого еще Мирек спросил, нельзя ли ему принять ванну: мол, сильно горят ноги. Вид у него был измученный, будто он прошел не один километр пешком.
Когда жена вернулась, Мирек писал письмо.
— Я хочу попросить вас еще кое о чем. Не могли бы вы это письмо отнести на Жижков пани Моравцовой?
— Сейчас?
— Да, как только допишу.
Жена обещала отнести, переоделась, минут через пятнадцать Мирек дал ей запечатанный конверт. Если я не ошибаюсь, на конверте было написано: «Индре». Тогда мы не знали, что есть такой учитель химии, который скрывается под именем Индра.
— Больше ничего вам не надо?
— Спасибо. Пока нет. У меня в городе встреча…
Жена ушла. Чтобы попасть в район Жижкова, ей пришлось пересечь весь город, но у Моравцовых она никого не застала. Подумав, жена вернулась домой. Мирек по-прежнему был дома. Ходил ли он на встречу, о которой говорил, мы не знаем.
— Ну, как там дела? Что говорила «тетя»-Моравцова?
— Я не могла им дозвониться и принесла письмо назад.
Мирек (потом мы узнали, что его фамилия была Вальчик) сразу помрачнел и не мог скрыть своей досады, но что поделать!
Выглядел он неважно.
К вечеру по радио передали подробное сообщение о покушении и еще объявили, что преступники оставили на месте покушения велосипед, на котором сохранился заводской номер.
— Боже мой, если «тетя» узнает, что с ней будет!
— Почему?
— Потому что ребята оставили там велосипед с номером… Это же ее велосипед, ее! Обсудили все до мелочей, а о такой ерунде, которая может стать для всех роковой, забыли.
Он поел и вечером куда-то ненадолго вышел. Вернулся и рано лег спать.
На другой день утром — это был четверг — прибежала пани Моравцова и взволнованно рассказала о том, что наделали ребята. Она, понятно, сердилась.
— Я заберу от вас Мирека, — объявила она наконец.
— Наверно, не нужно…
— Он живет здесь слишком долго, и это могут заметить. К тому же у них скоро будет хорошее убежище.
Мы не стали расспрашивать, попрощались с Вальчиком, и я ему еще в дверях сказал:
— Подождите, Мирек. Я вам дам книжку, в трамвае наклонитесь над ней, сделаете вид, будто читаете, никто не обратит внимания на ваше лицо.