Читаем Покушение на миражи полностью

Неплохо бы срочно купить бутылочку или две коньяка. А теперь еще раз проявите свою проницательность, молодой человек, скажите мне: кто должен совершись сей подвиг?

— Берегитесь лжепророков и берегитесь пророчествовать! — торжествующе возвестил Толя Зыбков.

Сева смиренно принял:

— Понимаю. Этот подвиг должен совершить я.

— Умница. И не медлите!

Сева ушел, Ирина выкурила с нами сигарету, скрылась на кухне. Толя Зыбков узрел Мыслителя на столе, взял его в руки, долго вертел, наконец непочтительно перевернул его вверх ногами, присвистнул.

— А скамеечка-то!

Низенькая скамеечка, на которой восседал Мыслитель, была с украшением — по нижнему краю шел простенький ступенчатый узор. Я как-то не обратил на него внимания.

— Это поразительно, Георгий Петрович! Недостаточно, видите ли, сидеть на удобной скамеечке, желаем еще и на красивой… Откуда эта странная потребность в красоте? Бабушка обезьяна, похоже, ею совсем не грешила.

И мы, склоняясь над перевернутым Мыслителем, заговорили о необходимости искусства…

Тема наша не скоро иссякла, а Миша все еще не появлялся. Вошла Катя, уже без передника, без кухонного румянца на лице, тщательно причесанная, со следами косметики, в светлом праздничном платье.

— Все готово. Может, начнем, чтоб не томиться?… Да, а где же Сева?

— Послан за коньяком.

— Он давно уже вернулся. Сунул коньяк и мгновенно исчез. Я думала, он поспешил к вам… Ну-ка, ну-ка, пойду взгляну, что он там?..

Минут через десять Сева появился. Он был почему-то без своего ультрамодного галстука, лицо чуть бледно и как-то асимметрично. Я не успел его спросить, что с ним, как на столе зазвонил телефон.

7

Совсем незнакомый мужской голос:

— Товарища профессора Гребина Георгия Петровича мне, если можно.

— Слушаю вас.

— Из отделения милиции беспокоят. Капитан Кумушкин. Вопрос один к вам, если разрешите.

— Из милиции?.. Да, прошу.

— Вам известен такой гражданин… Копылов Михаил Александрович?

— Что с ним?

— Да вот задержан…

Через пять минут я уже бежал вниз по лестнице.


Довольно просторная, не слишком светлая комната милиции, перегороженная барьером, вызывала ощущение суровой отрешенности даже заброшенности, словно находилась не рядом с шумной, залитой вечерним солнцем московской улицей, а где-то на глухой железнодорожной периферии.

У входа скучающе подпирал косяк дверей дюжий милиционер, за барьером маячили красные околыши, а у стены на скамье под плакатом, уныло призывающим к борьбе с пьянством, четверо — нахохленный Миша Дедушка и длинноволосые долговязые парни. У двоих оскорбленно постные физиономии праведников, у третьего же физиономия деформирована, безобразно распухли губы — тут уж не до праведности, углублен в себя.

Миша встряхнулся, поспешно вскочил навстречу мне, придавленный, ставший, казалось, ниже ростом, жалко улыбнулся:

— Не дошел до вас, Георгий Петрович. Вот… свернуть пришлось.

— Прошу прощения…

Офицер милиции, крепенький, ладный, с приветливо-официальным лицом, живыми оценивающими глазами.

— Капитан Кумущкин. А вы, если не ошибаюсь, профессор Гре— бин. — С осуждающей властностью в сторону Миши: — Прошу оставаться на месте. Если понадобитесь, позовем… Пройдемте в кабинет, товарищ Гребин, там все выясним.

— 3-зыб-бы, гад, выб-бил… — простонал парень с деформированной физиономией.

Кумушкин не обратил внимания на стон.

В тесном кабинетике с канцелярским столом, с окном на дворовую детскую площадку с качелями Кумушкин сменил официальную приветливость на начальственную озабоченность.

— Произошло следующее… — без предисловий начал он. — Магазин «Гастроном» по нашей улице, тот самый, что напротив скверика, думаю, вам хорошо известен… Ну так вот, некий молодой человек вышел из него с авоськой там или пакетиком, откуда торчали горлышки бутылок. За ним сразу, увязалось трое молодцов… Вы их только что имели честь лицезреть, правда, не в том геройском уже обличье, какое они обычно имеют на улице… В скверике они обступают этого молодого человека, происходит очень знакомая для нас картина — хваткая лапа на авоську, разумеется, с увещеванием: мол, алкоголь вреден для здоровья!.. При этом, учтите, сквер вовсе не безлюден и прохожие, как всегда, и старушки с колясочками, и отдыхающие на скамейках пенсионеры, девочка собачонку на поводке прогуливает. Конечно, хозяин бутылок пытается негодовать — тычок в живот, а может, и в челюсть, парень оседает на землю, а молодцы, прихватив авоську с бутылками, резвым галопчиком… Да наткнулись. На него. На Копылова… Он действительно у вас работает?

— Он мой ассистент. Знал его еще студентом. Могу со всей ответственностью…

— Да, да, товарищ Гребин! — с некоторым энтузиазмом, не дав даже договорить, соглашается со мной Кумушкин, — Нет никакой необходимости убеждать меня в порядочности вашего ассистента. Вам верю и ему верю! Он не напал на них с кулаками, а предложил вернуть отнятое и, должно быть, потребовал извиниться. Но это же уличные герои, их трое на одного… Первыми с кулаками набросились, конечно, они…

— М-да-а. Опрометчиво.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Чудодей
Чудодей

В романе в хронологической последовательности изложена непростая история жизни, история становления характера и идейно-политического мировоззрения главного героя Станислауса Бюднера, образ которого имеет выразительное автобиографическое звучание.В первом томе, события которого разворачиваются в период с 1909 по 1943 г., автор знакомит читателя с главным героем, сыном безземельного крестьянина Станислаусом Бюднером, которого земляки за его удивительный дар наблюдательности называли чудодеем. Биография Станислауса типична для обычного немца тех лет. В поисках смысла жизни он сменяет много профессий, принимает участие в войне, но социальные и политические лозунги фашистской Германии приводят его к разочарованию в ценностях, которые ему пытается навязать государство. В 1943 г. он дезертирует из фашистской армии и скрывается в одном из греческих монастырей.Во втором томе романа жизни героя прослеживается с 1946 по 1949 г., когда Станислаус старается найти свое место в мире тех социальных, экономических и политических изменений, которые переживала Германия в первые послевоенные годы. Постепенно герой склоняется к ценностям социалистической идеологии, сближается с рабочим классом, параллельно подвергает испытанию свои силы в литературе.В третьем томе, события которого охватывают первую половину 50-х годов, Станислаус обрисован как зрелый писатель, обогащенный непростым опытом жизни и признанный у себя на родине.Приведенный здесь перевод первого тома публиковался по частям в сборниках Е. Вильмонт из серии «Былое и дуры».

Екатерина Николаевна Вильмонт , Эрвин Штриттматтер

Проза / Классическая проза