Покушение на Сталина. Дело Таврина – Шило

Безусловно, после разделения наркоматов внутренних дел и государственной безопасности и отнесения радиоигр к исключительной компетенции «СМЕРШа» Берия по-прежнему получал все информационные сообщения о них, но работники НКВД отныне никогда не вели ни одно мероприятие «Э»[178]. Правда, как уже отмечалось, подпись Леонтьева можно увидеть на многих архивных документах по радиоиграм, но во всех подобных случаях дело касалось действительного или легендированного противодействия бандгруппам или повстанческим отрядам, как, например, в радиоигре «Арийцы». В классических агентурных комбинациях ОББ не фигурировал в качестве активной структуры никогда, да и сам выбор именно Леонтьева на роль следователя (хотя бы и на короткое время) выглядит странно. Осенью 1944 года 42-летний Леонтьев имел трехлетний стаж разведывательной работы в разведорганах погранвойск, с начала войны служил в штабе истребительных батальонов, возглавлял Можайский сектор НКВД по охране Московской зоны обороны, руководил войсками по охране тыла, а с 13 сентября 1943 года возглавлял Отдел по борьбе с бандитизмом[179]. Он был хорошо знаком с ближней зафронтовой и пограничной разведкой, с операциями войск по охране тыла и с борьбой с бандформированиями, но никак не с контрразведывательной или следственной работой. Теоретически допрашивать столь важного арестованного должен был не руководитель административно-оперативного органа, а профессиональный и очень опытный следователь. Этого не произошло. Впрочем, возможно, Леонтьев присутствовал на допросе не как представитель ОББ, а как представитель НКВД СССР в целом. Но, думается, совсем не поэтому при прочтении протокола у любого исследователя, вникшего в обстоятельства данного дела, неизбежно возникает ряд естественных вопросов.

Рассмотрим содержание показаний, данных Тавриным на площади Дзержинского. Как мы помним, допрашиваемый признался в том, что фактически являлся не Петром Ивановичем Тавриным, а Петром Ивановичем Шило, перебежавшим к немцам в мае 1942 года, однако допрашивавших совершенно не интересуют обстоятельства этого вновь выявившегося тяжкого преступления подследственного, равно как и его предвоенных криминальных деяний. Они просто принимают их к сведению, не озаботившись даже тем, чтобы изменить фамилию допрашиваемого в шапке отпечатанного с черновиков протокола. Между тем заинтересоваться этим вопросом явно стоило. Вспомним, как легко Таврин поведал о якобы действительных причинах своего перехода к противнику:

«Вопрос: — Почему вы изменили Родине?

Ответ: — Должен признать, что я скрыл от следствия еще один факт.

Вопрос: — Какой именно?

Ответ: — В 1932 году, работая в гор. Саратове, я был арестован за растрату 1300 рублей государственных денег. В связи с тем, что меня должны были предать суду, по закону от 7 августа 1932 года, я, боясь строгой ответственности бежал из тюрьмы, проломав с группой арестованных стену в тюремной бане. В 1934 и 1936 г. г. я также арестовывался милицией за растраты, но в обоих этих случаях совершал побеги. В 1939 году я по фиктивным справкам получил документы на имя ТАВРИНА и под этой фамилией впоследствии был призван в Красную Армию.

Находясь на Калининском фронте, 29-го мая 1942 года я был вызван к уполномоченному Особого отдела капитану ВАСИЛЬЕВУ, который интересовался, почему я переменил фамилию ШИЛО на ТАВРИНА.

Поняв, что Особому отделу стали известны мои преступления, я, боясь ответственности, на следующий день, будучи в разведке, перешел на сторону немцев».

О фиктивных справках, документах, обстоятельствах побега и прочем упомянутом мы уже знаем. Помним мы и то, что ни в одном из учреждений Саратова и Саратовской области подследственный не работал, во всяком случае, если верить официальному документу на этот счет. Естественно, в тот момент об этом не было известно, но заинтересоваться вновь открывшимися обстоятельствами допрашивавшие были просто обязаны. Однако этого не произошло, и зафиксированные в протоколе ложные сведения начали свою долгую жизнь. Абсолютная индифферентность в этом отношении трех высокопоставленных сотрудников НКГБ, НКВД и «СМЕРШа» совершенно нелогична. Не лучше проявили себя и последующие следователи. Между тем простая и, кстати, строго обязательная проверка сообщенных подследственным сведений легко вскрыла бы его ложь. Раз несостоявшийся террорист никогда не проживал и не работал на территории Саратовской области, то он и не мог совершить там в 1932 году растрату, соответственно, не мог быть за это арестован, не мог совершить побег из-под следствия и так далее. Все перечисленное в равной степени относится и к обстоятельствам его перехода к противнику в мае 1942 года. Единственным разумным объяснением такого странного факта является то, что, скорее всего, подследственный ничего такого и не говорил, а просто подписал именно такой протокол допроса по указанию следствия. Почему так произошло — предстоит разобраться.