Покушение на Сталина. Дело Таврина – Шило

Леонтьев, Райхман и Барышников не задают Таврину и весьма существенные вопросы о том, почему немцы завербовали именно его, какой круг задач очертили, в каких лагерях и в какие сроки он пребывал, откуда и при каких обстоятельствах бежал, что делал и как скрывался в период побега, как был снова пойман, что последовало за этим, как и почему он оказался в абверштелле и почему был отправлен оттуда обратно в лагерь, равно как и о других существенных для следствия обстоятельствах. Упоминающиеся подследственным даты во многих случаях не стыкуются, но следствие не ловит его на противоречиях и даже не уточняет информацию. Профессионально вся тройка асов вела себя на уровне юного командира стрелкового взвода, к которому случайно доставили пойманного лазутчика.

Протоколы допроса являются процессуально значимыми документами, но историка таковые всегда интересуют еще с одной точки зрения. Дело в том, что все показания в них могут попасть лишь в двух случаях: либо их действительно вынужденно или добровольно дал подследственный, либо же, как часто случалось в истории, они были внесены туда следствием и подписаны под влиянием убеждения или принуждения. Именно потому мы будем рассматривать доступные нам материалы дела с этих двух взаимоисключающих точек зрения.

При чтении документа трудно отделаться от мысли, что подследственный ведет себя или как опытный разведчик с заранее заготовленной серьезной отступной легендой и тщательно продуманной в «Цеппелине» линией поведения, или же как добросовестно заблуждающийся, но не анализирующий свою информацию и полностью уверенный в ней человек. В самом деле, он стремится продемонстрировать добрую волю и готовность сотрудничать со следствием, но либо выдает уже явно известные советской контрразведке факты, скрывать которые бессмысленно, либо сообщает о неких намерениях СД, которые, скорее всего, реализованы не будут. В самом деле, осенью 1944 года множество команд, школ и лагерей «Цеппелина» были пронизаны советской агентурой, о чем немцы прекрасно знали. Они регулярно раскрывали внедрившихся агентов НКГБ и «СМЕРШа» и в общих чертах верно представляли степень осведомленности противника о своих разведорганах. Итак, посмотрим, что же сообщил на допросах Таврин о системе германской разведки на Восточном фронте, и начнем с персоналий.

Он назвал фамилии начальника восточного отдела СД Грэфе (в варианте Грейфе) и его преемника Хенгельхаупта, руководителя главной команды «Руссланд Норд» в Риге Отто Крауса. Все они были давно известны советской контрразведке, и этот факт секретом для немцев не являлся, Грэфе, кроме того, к сентябрю 1944 года уже восемь месяцев как погиб в автокатастрофе. Отто-Вильгельма Крауса в СССР знали даже по имени и отчеству («Вольдемар Теодорович»), использовавшимся им для общения с русскими. Он родился в Латвии в 1906 году и жил там до 1940 года. В качестве активного немецко-балтийского функционера СД Краус числился во всех справочниках НКВД и НКГБ, в особенности после того, как в 1940 году он с успехом руководил штабом по очистке Прибалтики от немцев и репатриации их в рейх. Эту деятельность будущий начальник главной команды «Руссланд Норд» осуществлял уже в звании штурмбаннфюрера СС, присвоенном ему 30 января того же года[180].

В дальнейшем фигурант нашего исследования также опознал по фотографии Георга Грайфе. Последний был вообще хорошо и давно знаком советской контрразведке еще с довоенных времен, причем не только он сам, а также его старший брат и младшая сестра — все трое уроженцы Москвы[181], дети хорошо известного и уважаемого в городе человека — Эрнста Андреевича Грейфе (по традиционной транслитерации того времени). Он в 1895 году окончил Императорское московское техническое училище по специальности «инженер-механик», затем преподавал черчение в том же училище и на паях с партнером учредил техническую контору «Грейфе и Эйнер». Позднее Грейфе-старший переехал из своего дома № 13 в Милютинском переулке на Большую Бутырскую улицу в связи с карьерным ростом: его назначили директором чугунолитейного и механического завода Бутырского товарищества. В общем, он вел классическую успешную жизнь добропорядочного русского немца вплоть до начала Первой мировой войны, но затем был уволен с занимаемой должности и впоследствии покинул страну. Его дети сохранили интерес к своей бывшей родине, но отнюдь не питали к ней любви.