Поль Гоген

В разгар этих тревог Гогена еще напугал приступ болезни. Художник вдруг ни с того ни с сего "стал харкать кровью". Он бросился в больницу в Папеэте. Ему прописали горчичники к ногам и банки на грудь и в конце концов остановили кровохарканье. "Легкие у вас в порядке,- заявили Гогену врачи,а вот сердце затронуто". "Его немало потрепали, так что удивляться нечему!" - отозвался на это Гоген. Ему прописали курс лечения дигиталисом. Но лечение, увы, стоило денег. Больничное начальство потребовало, чтобы Гоген платил по двенадцать франков в день. Гоген не мог позволить себе такой расход и, несмотря на возражения врача, как только почувствовал себя немного лучше, вернулся в Матаиеа.

Но этот сердечный приступ подействовал на Гогена угнетающе. "С тех пор как я уехал из Парижа, у меня сплошные препятствия и неудачи да вынужденные расходы на поездки и устройство... Не будь это необходимо для моего искусства (в этом я уверен), я бы тотчас уехал".

Писем все нет. Денег тоже. Полное одиночество. Как жаль, что де Хаан не мог составить ему компанию. Или Серюзье. "May тера" (возьми женщину)! говорят Гогену старики туземцы, указывая ему на местных вахин.

Но Гогена сковывала робость. Маорийские женщины его смущали. Здесь разница между полами была выражена гораздо менее четко, чем в Европе. Мужской тип был смягчен своеобразной грацией, зато женщина, привыкшая работать наравне с мужчиной, унаследовала в какой-то мере его физическую мощь. Крепко сколоченная, с широкими щиколотками и запястьями, с узкими бедрами и развитыми плечами, по которым рассыпана густая иссиня-черная грива, она двигалась плавной и сильной поступью красивого животного. Любовные отношения между мужчиной и женщиной были предельно откровенны и недвусмысленны - без тени сентиментальности. Все определяло физическое наслаждение. Любовь маорийцев не знала предварительных ухаживаний, как не знала и стыдливости. "Возьми женщину" - следовало понимать в самом прямом смысле этого слова. Взять женщину - значило взять ее молча, грубо, как при насилии, только насилии ожидаемом и желанном. "А я робел перед ними, по крайней мере, перед теми из них, кто не жил со своими тане".

Одиночество. Единственным развлечением Гогена была его мандолина. Вечером он шел на пляж послушать пение туземцев, пока остров Моореа не скрывался в темноте. Тогда пение умолкало, и слышен был только шум моря: две ноты - короткая и высокая и долгая и низкая - это волны набегали на коралловые рифы, разбиваясь о них. В Океании почти не бывает сумерек. После яркого света дня без перехода наступает мрак ночи - ночи, в которой бродят "тупапау": демоны, злые духи, души умерших. Спустившись с горы, они мучают спящих туземцев. Поэтому острова радости были также островами страха. По ночам в каждой хижине горел ночник, который должен был отгонять злых духов с мерцающими во тьме глазами.

Угнетенный одиночеством, Гоген стал писать с меньшим подъемом. И вдруг, повинуясь какому-то необъяснимому внутреннему побуждению, он решил предпринять поездку по Таити - поездку без определенной цели. Пересекши остров, он направился к его северному побережью и прибыл в Таравао. Там он одолжил лошадь у местного жандарма и решил продолжать путь в сторону Итиа.

"В маленьком местечке Фаоне, расположенном по соседству с районом Итиа, меня окликнул туземец.

- Эй, человек, который делает людей! - Он знал, что я художник. Хаэре маи та маха! (Отведай нашей пищи! - таитянская формула гостеприимства.)

Я не заставил себя просить, такой приветливой и мягкой была улыбка, сопровождавшая эти слова.

Я спешился, хозяин взял мою лошадь и привязал ее к дереву... Мы оба вошли в хижину, где мужчины, женщины и дети, сидя на земле, разговаривали и курили.

- Куда держишь путь? - спросила меня красивая маорийка лет сорока.

- В Итиа.

- Для чего?

Не знаю, что мне пришло в голову, - может, сам того не подозревая, я назвал подлинную цель моей поездки, остававшуюся тайной для меня самого.

- Чтобы найти женщину, - ответил я.

- В Итиа много красивых женщин. Ты хочешь красивую?

- Да.

- Я могу предложить тебе такую. Это моя дочь.

- Она молодая?

-Да.

- Здоровая?

- Да.

- Ну что ж. Приведи ее.

Женщина вышла. А четверть часа спустя, когда подали угощение - плоды хлебного дерева, креветки и рыбу, - она вернулась с рослой девушкой, которая держала в руке маленький сверток. Сквозь платье из совершенно прозрачного розового муслина видна была золотистая кожа ее плеч и рук. Задорно торчали два острых соска. Ее очаровательное лицо ничем не напоминало тот тип, который я до сих пор постоянно встречал на острове, и волосы у нее были совершенно необычные - густые и слегка вьющиеся. В солнечных лучах все это создавало оргию оттенков хрома. Потом я узнал, что она была родом из Тонга. Она села рядом со мной, и я задал ей несколько вопросов:

- Ты не боишься меня?

- Айта (нет).

- Ты согласна навсегда поселиться в моей хижине?

- Эха (да).

- Ты когда-нибудь болела?

- Айта.