Пол и характер

Оснований всех приведенных явлений, отвратительности женских половых органов и отсутствия общей красоты живого голого женском тела, следует искать в том, что все это в сильной степени оскорбляет чувство стыда мужчины. Каноническое плоскоумие наших дней видит в чувстве стыдливости результат того, что люди одеваются, и всякий протест против женской наготы оно рассматривает, как склонность к чему-то противоестественному, к разврату. Но человек, который всецело погряз в разврате, не восстает против наготы, так как она не возбуждает уже, как таковая, его внимания. Он только жаждет обладания, он не в состоянии больше любить. Истинная любовь так же стыдлива, как и истинное сострадание. Есть одно только бесстыдство: объяснение в любви, искренность которой стала будто бы непреложным фактом для человека именно в тот момент, когда он его произносит. Подобное бесстыдство есть объективный максимум бесстыдства, который вообще только мыслим. Это совершенно то же, как если бы кто-нибудь сказал женщине:

– «Я вас страстно хочу». Первое является идеей бесстыдного поступка, второе – бесстыдной речи. Ни то, ни другое не осуществляется в действительности, ибо всякая истина стыдлива. Нет ни одного объяснения в любви, которое не заключило бы в себе какой-нибудь лжи. Но насколько глупы женщины, можно видеть из того, что они так охотно и легко верят всяким любовным признаниям.

Таким образом, в любви мужчины, которая обладает неизменной чертой стыдливости, лежит мерило всего того, что в женщине находят прекрасным и отвратительным. Положение несколько иначе, чем в логике, где истинное является мерилом человеческого мышления, а его творец – ценность истины. И в этике дело обстоит иначе: добро есть критерий всего должного, ценность добра заявляет притязание направлять человеческую волю к добру. Здесь же, в эстетике, любовь впервые создает красоту. Тут нет никакого внутреннего нормативного принуждения любить именно то, что красиво, и обратно: красивое не заявляет притязания непременно расположить в свою пользу человеческие сердца. (А потому и не существует сверхиндивидуального, единственно «правильного вкуса»). Всякая красота уже сама по себе есть проекция, эманация потребности в любви, поэтому красоту женщины нельзя отличать от любви мужчины в качестве предмета, на который эта любовь простирается: красота женщины есть то же самое, что и любовь мужчины, это один и тот же, а не два различных факта. Как безобразие есть выражение ненависти, так и красота – выражение любви. Тот же факт выражается в том, что как красота, так и любовь ничего общего с половым влечением не имеют, что они одинаково чужды чувственной страсти. Красота есть нечто недосягаемое, неприкосновенное, что не допускает никакого смешения с чем-либо другим. Наблюдая на далеком расстоянии, мы видим ее как бы вблизи, и при каждом приближении она все удаляется от нас. Женщина, которая находилась уже в обладании мужчины, не может рассчитывать на преклонение перед ее красотой.

Это дает нам ответ и на вопрос: в чем заключается непорочность, нравственность женщины?

В качестве исходной точки мы возьмем несколько фактов, которые сопровождают начало всякой любви. Как уже было показано, чистота тела является в общем признаком нравственности и правдивости мужчины. По крайней мере, нечистоплотные люди едва ли обладают особенной душевной чистотой. И вот можно заметить, что люди, которые в общем мало заботятся о чистоте своего тела, в моменты исключительного нравственного подъема начинают усерднее и чаще мыться. И люди, в общем далеко нечистоплотные, в период своей любви вдруг ощущают в себе потребность в физической чистоте. Эти короткие периоды, пожалуй, единственные во всей их жизни, когда тело у них чисто, когда у них под рубашкой нет ни одного пятнышка. Перейдем к области духовных переживаний и там мы заметим, что у многих людей начало любви связано с порывами самоосуждения, самообвинения, самобичевания. Совершается нравственный перелом: возлюбленная излучает нас каким-то внутренним светом, даже когда мы с ней ни разу не говорили, когда мы ее только видели как-то вдали несколько раз. Нельзя признать, чтобы основания этого переворота скрывались где-нибудь в существе возлюбленной.

Слишком часто мы видим в ней просто девчонку, или она глупа, как корова, или распутная кокетка, и она уже во всяком случае лишена тех небесных неземных качеств, которыми наделяет ее любящий мужчина. Неужели допустимо, чтобы подобная конкретная личность являлась предметом любви мужчины? Не правильнее ли будет предположить, что она является исходным пунктом более возвышенного душевного движения?