Приписывание врожденных религиозных чувств женщинам как группе, утверждала Оклер, было только предлогом. Религиозным мужчинам разрешалось голосовать, потому что они — мужчины, женщинам же отказывалось в праве голоса, потому что они считались низшими существами. Лицемерие самозваных секуляристов в этом вопросе вызывало у нее злость: они способствовали сохранению религиозного постулата об ущербности женщин, отказывая им в праве голоса якобы из‑за их религиозных привязанностей. Оклер подчеркивала, что их двуличие проявлялось и в том, что они терпимо относились к формам религии, угнетавшим женщин сильнее, чем христианство. В Алжире, писала она в своей книге «Арабские женщины в Алжире» (1900), признание закона Корана в вопросах, касающихся семьи, брака и сексуальности, способствовало деградации местных женщин. Если бы французским женщинам позволили участвовать в «цивилизационной миссии» в качестве граждан, они сумели бы и просветить французскую администрацию, и принести просвещение в Алжир. Но на тот момент отказ в предоставлении права голоса «культурным белым женщинам», хотя оно было предоставлено «темнокожим дикарям», подрывало миссию секуляризма[52]
.Секуляризировать Францию — это не только перестать платить за обучение религиозным догмам, это еще и отбросить клерикальный закон, который следует из этих догм и относится к женщинам как существам низшего сорта[53]
.Оклер очень точно указала на проблему, которой я занимаюсь в этой книге: тот факт, что, несмотря на обещание всеобщего равенства, дискурс секуляризма сделал отличие женщин основанием для их исключения из гражданства и из публичной сферы в целом. Но я утверждаю, что это случилось не потому, что религиозные представления о женщинах никуда не делись, как подчеркивает Оклер. Нет, вместо этого провозвестники секуляризма предложили новое, с их точки зрения, объяснение отличия женщины от мужчины, фундировав его в человеческой природе и биологии, а не в божественном праве. Гендерное различие было вписано в схематическое описание мира как разделенного на разные сферы, публичную и приватную, мужскую и женскую. Фактически в этом контексте ассоциация женщины с религией была не пережитком прошлой практики, а изобретением самого дискурса секуляризма.
Понятие о четко дифференцированных сферах представляло оппозицию публичного и частного и как пространственную (дом и церковь в их противопоставлении полису и рынку), и как психологическую (внутренняя сфера аффекта и духовных верований, противопоставленная внешней сфере разума и целеустремленного действия). Публичное и частное, как гетеросексуальная пара, преподносились в качестве взаимодополняющих противоположностей. Мир рынка и политики представлялся мужским миром, семейная, религиозная и аффективная сфера — женским. Роль женщины состояла в том, чтобы заполнить пропасть, оставленную соперничающим индивидуализмом, предложить моральное скрепляющее вещество, которое могло бы сплотить индивидов в национальном проекте. Сексуальность фигурировала в обеих частях уравнения: нравственность женщин должна сдерживать мужскую агрессию, разум мужчин — подчинять своей власти страсть женщин. Иногда — в том, что Элизабет Херд называла «иудео-христианским секуляризмом»[54]
— предрасположенность женщин к религии рассматривалась в положительном свете (Соединенные Штаты, Англия); в других местах она толковалась секуляристами как опасная (Франция, в которой светскость была идеологией, — самый главный пример). Но в любом случае половое разделение труда считалось центром водораздела между религиозном и секулярным. Контрпримером рассудительного гражданина-мужчины была женщина, чья набожность была одновременно и тормозом, и проявлением ее склонности к излишней сексуальности. В этой схеме вещей религия была одновременно приватизирована и феминизирована.Признаю, что это, безусловно, идеализированная репрезентация, которая рассматривает буржуазные нормы и практики как универсальные. Будучи таковой, она исключает жизнь и деятельность множества женщин, которые работали за плату, не выходили замуж, а если и выходили, то оказывали важное влияние в семье и за ее пределами; она также исключает жизнь и деятельность тех мужчин, которые по разным причинам (раса, зависимость, отсутствие имущества) не причислялись к категории рациональных, абстрактных индивидов. Социальные историки нашли много исторических подтверждений тому расстоянию, которое существовало между идеализированными нормами и живым опытом.