Пол и секуляризм

проведение в «Капитале» очень четкого различия между публичным и частным … основывается на натурализации частной собственности, но также, в конечном счете, неотделимо от происходившей дифференциации общественного труда, включая гендерное разделение труда, разделение на ручной и интеллектуальный труд и атомизированную, дисциплинарную специализацию самого знания[42].

Нэнси Армстронг изучала английские руководства по поведению, которые, с ее слов, к концу XVIII века «превратили женщину в носительницу моральных норм и возложили на нее задачу по социализации мужчины». Они также предлагали техники управления желанием, «направленные на производство гендерно дифференцированных форм экономического поведения»[43]. Дениз Райли пишет о «возрастающей сексуализации, в которой женщин начинают считать в буквальном смысле переполненными их полом, захватывающим впоследствии их рациональные и духовные способности; кульминации этот процесс достиг в Европе XVIII века»[44]. Дж. Дж. Баркер-Бенфильд отмечает, что гендерные различия «устоялись» в Англии в XVIII и XIX столетиях[45]. Историк Изабель Халл ссылается на значение акцента на «гражданском обществе» в Германии конца XVIII столетия:

Там, где раньше гендерная дифференциация упорядочивала приватный, негосударственный мир и создавала не более чем отголоски в публичном мире, теперь предполагалось, что она организует оба мира. Таким образом, по мере того как общество приобретало все большее значение, все важнее становилась и гендерная дифференциация[46].

Историки, занимающиеся Американской и Французской революциями, пришли к такому же выводу. Сюзан Джастер так резюмирует их работы:

Новый правящий класс проникал в поры власти, утверждая мужскую прерогативу над женственным Старым режимом. В обоих случаях страхи, порождаемые периферийным статусом, которые в конечном счете были укоренены в половой неопределенности не меньше, чем в политической, разрешались у зарождающихся при помощи громогласной ассоциации себя с мужской доблестью[47].

Элизабет Мэддок Диллон, обсуждая место авторов-женщин в производстве американской литературы XIX века, отмечает, что

либерализм полагается на бинарную модель пола и гендера: либеральная доктрина одновременно и создает, и поддерживает застывшую оппозицию между мужским и женским телами и субъективностями[48].

Логика нарратива, который все больше ассоциировал гендерную дифференциацию с модерном, очевидна также в незападных странах, где она либо навязывалась колониальными властями, обычно в форме семейного права, либо импортировалась и принималась в локальных практиках теми, кто стремился жить по западным моделям. В исследованиях, посвященных Ирану в XIX и XX веках, Афсанех Наджмабади отмечает, что «гетеронормализация эроса и пола становилась условием „достижения модерна“»[49]. Без сомнения, в опыте постколониальных стран и их империалистических предшественников были различия, но была также важная преемственность, и более застывшая гендерная дифференциация была такой преемственностью.

Несмотря на вызовы от индивидов и общественных движений, четкое разделение между полами сохранилось, пусть и с изменениями, которые важно отметить. Но я хочу отрицать не изменение, мне представляется необходимым оспорить антиисторическое приравнивание в современном дискурсе овеществленного секуляризма к гендерному равенству. То, что сегодня зло ислама представлено в противопоставлении безусловному добру секулярности с гендерным равенством как ее центральной чертой, способствовало отвлечению нашего внимания от того, что половое различие — такая же неразрешимая проблема для стран секулярного христианского Запада, как и для их оппонентов в любом другом месте.

План книги