Поль и Виргиния. Индийская хижина

Госпожа де-ла-Тур, как только родилась Виргиния, по тому же примеру посадила там второй плод, с тем же намерением. Из обоих этих плодов выросли две кокосовые пальмы, которые являлись архивом этих двух семейств: одна именовалась деревом Поля, другая — деревом Виргинии. Оба они росли вместе с молодыми хозяевами своими, поднимаясь на несколько неравную вышину, которая через двенадцать лет переросла хижину. Они уже сплетались листьями и склоняли свои кокосовые кисти над водой источника. За исключением этих деревьев, углубление оставили таким, как изукрасила его природа. На его бурых и влажных стенах сияли зелеными и черными звездами широкие капиллярии и развевались по прихоти ветров пучки сколопендр, свисавших длинными лентами красновато-зеленого цвета; неподалеку были лужайки барвинков, чьи цветы почти таковы же, как у красной гвоздики, и индийский перец, у которого стручки кровавого цвета, более яркие, чем кораллы. Кругом разливала сладчайший аромат душистая трава с сердцевидными листьями и бозолика с запахом гвоздики. С вершины горного обрыва свисали лианы, подобные колышущимся тканям и образовавшие на стенах утесов большие завесы зелени. Морские птицы, привлеченные этими мирными убежищами, прилетали сюда на ночлег. На закате сюда направляли полет вдоль морского берега чайки и морские ласточки, а в воздухе чернел фрегат, с белой птицей тропиков, покидая, как и дневное светило, пустынный Индийский океан. Виргиния любила отдыхать на берегах этого источника, убранного с роскошью великолепной и дикой. Часто приходила она мыть здесь белье в тени двух кокосовых пальм. Иногда она приводила сюда пасти своих коз. Приготовляя сыр из их молока, она любила смотреть, как щиплют они капиллярии по крутым обрывам утеса и высятся на фоне неба, стоя на каком-нибудь уступе, словно на пьедестале. Поль, видя, что Виргиния полюбила это место, принес сюда из соседнего леса гнезда всевозможных птиц. Самцы и самки последовали за своими детенышами и переселились в новую колонию. Виргиния давала им время от времени зернышки риса, маиса и пшена. Едва лишь она появлялась, певчие дрозды, бенгальские зяблики, щебет которых так нежен, кардиналы, с опереньем огненного цвета, покидали чащу; попугайчики, зеленые как изумруд, спускались с соседних латаний; куропатки сбегались под травою; все в беспорядке спешили к ее ногам, словно куры. Поль и она восторженно забавлялись их играми, их прожорливостью и их любовными ласками.

Милые дети! Так проводили в невинности вы ваши первые дни, предаваясь благодеяниям. Сколько раз на этом самом месте ваши матери, сжимая вас в объятиях своих, благословляли небо за утешение, которое вы уготовляли их старости, и за то, что они видят вас вступающими в жизнь при столь счастливых предзнаменованиях! Сколько раз в тени этих утесов разделял я с ними сельские трапезы, которые не стоили жизни ни единому живому существу! Тыквы, наполненные молоком, свежие яйца, рисовые лепешки на листьях банана, корзины, нагруженные пататами, мангами, апельсинами, гранатами, бананами, финиками, ананасами, — тут и самые здоровые блюда, и самые яркие краски, и самый вкусный сок!

Беседа бывала столь же приятной и невинной, как эти пиршества. Поль часто говорил о дневной работе и о том, что предстоит завтра. Он вечно раздумывал о чем-либо полезном для всех: тут неудобны дорожки; там плохо сидеть; эти молодые навесы не дают достаточно тени; Виргинии будет лучите вон там.

В дождливую пору они проводили день все вместе, в хижине; и господа и слуги занимались плетением травяных цыновок и бамбуковых корзин. В величайшем порядке расставлены были вдоль стен грабли, топоры, лопаты; рядом с этими земледельческими орудиями лежали продукты, которые добывались ими: мешки рису, снопы ржи и кисти бананов. Изысканность тут соединялась всегда с изобилием. Виргиния, обученная Маргаритой и своей матерью, приготовляла шербеты и крепительные напитки из сока сахарного тростника и лимонов.

С наступлением ночи они ужинали при свете лампы; затем госпожа де-ла-Тур или Маргарита рассказывали какие-нибудь истории о путешественниках, заблудившихся ночью в лесах Европы, полных грабителями, или о крушении какого-нибудь корабля, брошенного бурей на скалы пустынного острова. При этих рассказах чувствительные души детей воспламенялись: они молили небо даровать им милость, послав возможность когда-нибудь оказать гостеприимство подобным несчастливцам. Затем оба семейства расставались, чтобы идти на покой, нетерпеливо ожидая завтрашнего свиданья. Иногда они засыпали под шум дождя, который ливнем лил на кровли хижин, или под шум ветра, который доносил к ним далекий ропот волн, разбивающихся о берег. Они благословляли бога за собственную безопасность, чувство которой удваивалось сознанием далекой беды.