Поль и Жане

Александр Левин Поль и Жане

Кто-то шепчет и смеётся

Сквозь лазоревый туман.

Только мне в тиши взгрустнётся

Снова смех из милых стран!

Снова шопот – и в шептаньи

Чья-то ласка, как во сне,

В чьём-то женственном дыханьи,

Видно, вечно радость мне!

Пошепчи, посмейся, милый,

Милый образ, нежный сон;

Ты нездешней, видно, силой

Наделён и окрылён.

20 мая 1901

Александр Блок

Парочка молодых французов, держась за руки, убегают от липкого голоса, расталкивая прохожих на своем пути. Они задыхаются от смеха, а ноги, перебирая скользкие камни на мостовой, несут их к самому тёмному переулку, какой только можно было выдумать на этой стороне набережной. Они только что выбрались из душной глотки метрополитена и влились в поток кипящей людской реки, освещенный тусклым сиянием чугунных фонарей, похожих на шеи молчаливых ихтиозавров. Горожане, в большинстве своем молодые студенты, ведущие за собой блестящие хромированными спицами велосипеды и радужные самокаты – смеются и корчатся от холодного, как сталь, ломаного бита клауд рока, льющегося из переносных колонок JBL. Кое-где виднеются разноцветные шапочки подростков и рассыпающийся бисер глазурованного драже летит под ноги впереди идущих празднующих, которые размахивают над головой красными флажками на пластиковых древках и надрывным скрипучим контральто призывают потерянных вернуться. Кривоногие мужчины за тридцать в голубых подтяжках и очках из прозрачной оправы ведут по домам похожих на созревшие груши пышных дам, что грациозно и очень аккуратно, как-будто вслепую, ставят свои стройные ножки в лакированных туфлях на высоком каблуке на влажный камень брусчатки. Моросит весенний дождик и, с набережной, дует лёгкий бриз. Где-то вдалеке, брызжет в небо цветастыми бутонами салют. Воздух вокруг, заряженный трескучими частицами, вибрирует. Бурлящая пена жизни, наполненная широко улыбающимися лицами и поблескивающим в свете фонарей воздушным серпантином, вдруг расстаётся, отвлекаясь от всеобщего самолюбования и пропускает убегающую от кого-то милую французскую парочку. Кто-то из прохожих посылает им вслед поцелуи дружбы и любви. Веселящиеся горожане на миг выплывают из окутывающий в этот яркий праздничный день томной неги, удивляются, подхватывая слетевшие маски с лиц, и, через мгновение, людская река вспучивается и замыкается в себе, сводя пенистые края воедино. Праздник продолжается, но недолго. Через мгновение-другое слышится натужный электрический рокот. Чей-то голос, тонкий и нежный, почти певучий, просит людей разойтись в стороны. Удивленно поднимаются брови домиком и прохожие улыбаются, запечатлев в памяти чудный образ настигающего только что проскользнувшую молодую пару, смешного толстяка. Он преследует, выкрикивает в след какие-то своенравные мольбы и хмурится. Странный этот господин оседлал просевший на слабеньких рессорах бежевый мотороллер и, обливаясь потом и стыдом, неловко маневрирует между разбегающимися в разные стороны людьми. Люди не верили своим глазам, сочтя сей сомнительный казус театральным представлением, вероятно организованным администрацией в честь городского праздника. Но ни флагов, ни рекламных слоганов и уж тем более, какой-либо внятной сюжетной составляющей, они понять не могли. Некоторые, впрочем, высказывали предположение, что увиденная сценка с карикатурным преследованием есть ничто иное, как рекламный парадокс, ключ к которому в скором времени можно будет наблюдать с экранов мониторов, плазменных панелей или на широкоформатных постерах установленных на улицах родного города в зашифрованном виде. Остальным было всё-равно.

Но суть увиденного от этого нисколько не изменилась. Парень с девушкой и преследующий их толстяк скрылись за следующим поворотом, никому ничего не объяснив. Праздный народ погудел и забыл об этом.

Жане смеётся, а он вторит ей вслед. Лицо у нее мокрое и раскрасневшееся. Глаза широко открыты. Светлые локоны слиплись у кончиков и изящными золотыми завитками украшают её горячие щеки. Поль считает сестру прекрасной. Но, в то же время, понимает, что если она сейчас-же не прекратит этот дикий, дионисийский смех, от которого силы таяли, как мороженое, в этот майский двадцать седьмой день по Юлианскому календарю, то он попросту закинет её в то же мгновение себе на плечи и прыгнет с ней в этот жирный, от ядовитого блеска, искрящийся канал. А что дальше? Да и какая разница! Поплывут. Только бы подальше от этого тонкого, как у девушки, пронзительного истеричного голоса плывущего за ними, как неотвратимое грозовое облако. Рубашка выбилась из-под кожаного ремня и мелькает в ночи алым треугольником на талии. Руки точно крылья аиста, слишком длинные и неловкие для побега от обязательства данного в шутку. Грудь горит адским пламенем, дыхание становится все более прерывистым и хриплым.

– Как же хорошо, что мы в кедах, Поль, – смеётся звонким контральто Жане. – может, и выкрутимся как-нибудь, а?