Поль Робсон

Открывались железные ставни окон близлежащего дома, и оттуда тоже доносилась музыка. Когда гарлемцам было нечем платить за квартиру, они по традиции устраивали вечеринку, на которую приглашался искусный пианист и созывались платежеспособные соседи. После скромного угощения музыкант садился к пианино, пробовал клавиши, оценивая качество инструмента, пережидал несколько секунд. Потом продолговатые худые пальцы левой руки составляли нужный аккорд, многократное повторение которого создавало быстрый маршеобразный ритм, и тогда, принимая заданный темп, вступала правая рука. Из ее аккордов, не выходивших за пределы среднего и высокого регистров, складывалась пульсирующая мелодия, звучавшая то задорно, то печально.

Сыграв несколько раз основной мотив и убедившись, что его манера пришлась по душе слушателям, пианист давал волю своей фантазии и, закрыв глаза, переносился в другой, одному ему доступный мир. Он уже и не замечал, как захваченные его музыкой гости выходили в центр комнаты и начинали танцевать озорной кепк-уок, родившийся на негритянских вечеринках как пародия на подчеркнуто изысканные манеры и надменную походку белых господ.

Вдохновенно импровизировал пианист, удаляясь от главной музыкальной темы и снова приближаясь к ней, обыгрывая и развивая удачно найденные фразы. Ему было уже недостаточно тех звуков, которые можно извлечь из старого разбитого пианино. Негромкий хрипловатый голос спешил за стремительно убегающей мелодией, а удары каблуков об пол вносили новый самостоятельный акцент в сложную ритмическую комбинацию. В свою очередь, танцоры пытались выразить чувства, порожденные музыкой, строго подчиненными ритму движениями ног, бедер, живота, рук, плеч, головы. Особая, свойственная неграм пластика, озорство, удаль и полная самоотрешенность в танце предохраняли его от неизбежной при иных исполнителях вульгарности.

Около полуночи гости обычно расходились по домам. Получив от каждого участника «квартплатной вечеринки» положенные пятнадцать центов, довольные хозяева щедро рассчитывались с пианистом. Оставшиеся деньги шли в уплату за жилье.

А музыкальная жизнь Гарлема продолжалась в ночных ресторанах, кафе, барах, клубах, танцевальных залах. В двадцатые годы именно сюда переместился джаз, изгнанный в военную пору из увеселительных заведений Нового Орлеана, где он делал первые шаги, и пе нашедший надежного пристанища в промышленном Чикаго, где его во времена «сухого закона» пытались удержать в подпольных притонах гангстеры, наживавшиеся на нелегальной торговле спиртным.

Гарлем, центр возрождения негритянской культуры, становится своеобразной столицей джаза, воздействие которого на все без исключения жанры американской музыки впоследствии будет огромным. Здесь собираются лучшие джазовые инструменталисты Америки.

В Гарлем устремляются меломаны, жаждущие послушать виртуозные фортепианные соло Джеймса П. Джонсона или Вилли Смита, прозванного «Львом» за издаваемые им восклицания, напоминающие львиное рычание. У кинотеатра «Аполлон» выстраиваются длинные очереди желающих не столько посмотреть новый фильм, сколько насладиться игрой на органе семнадцатилетнего Фэтса Уоллера, приглашенного предприимчивым владельцем для того, чтобы сопровождать музыкой демонстрацию немых картин. Благодаря блистательной пианистической технике, в частности легкому туше[4], неожиданному для страдавшего излишней полнотой Уоллера (отсюда и его прозвище «Фэтс» — «Толстяк»), гармоническому вкусу и изобретательности в аранжировках музыкант преображал самые бесцветные мелодии.

В близлежащем кафе завораживала публику выдающаяся негритянская певица, «императрица блюзов» Бесси Смит, чей волшебный голос заставлял слушателей то смеяться, то плакать.

Среди белых завсегдатаев музыкальных кабачков можно было часто видеть молодых композиторов — Джерома Керна, Ричарда Роджерса, Коула Портера, выходцев из России Исидора Балина, снискавшего известность под именем Ирвинга Берлина, Джорджа Гершвина, пришедших сюда поучиться искусству джаза. «Я слушал не только ушами, я слушал нервами, умом и сердцем, слушал с таким увлечением, что буквально пропитывался музыкой, — вспоминал впоследствии Гершвин. — Я шел домой, но музыка звучала в моем воображении. Я садился за фортепиано и повторял услышанное».

Уроки Гарлема не прошли бесследно для творчества этих композиторов. Джазовые интонации прозвучали в их песнях, инструментальных произведениях; негритянская музыка придала более яркую окраску такому детищу американской культуры, как мюзикл, в котором соединялись элементы оперетты, ревю, цирка с его клоунадой и акробатическими номерами.

Интересно, что европейцы познакомились с джазом только летом 1917 года, услышав грампластинки американской фирмы «Виктор» с записями ансамбля белых музыкантов, руководимого корнетистом Домиником ла Рокка. Непривычные для европейского слуха мелодии, захватывающие острые ритмы, особая сочность звучания очаровали жителей Старого Света. Быстро вошедшая в моду заокеанская диковинка привлекла внимание многих европейских композиторов.