Поль Робсон

На предложение Поля стать его женой Эсланда ответила согласием, хотя некоторые знакомые усиленно пытались отговорить ее. Что может связывать «интеллектуалку» из добропорядочной семьи, недоумевали они, с худородным выскочкой без определенного будущего, мечущимся между спортом, музыкой и юриспруденцией? В свою очередь, кое-кто из друзей Поля не одобрял его выбора, считая Эсланду излишне экспансивной и даже легкомысленной. Но, по счастью, влюбленные, как правило, одинаково глухи как к советам заблуждающихся доброжелателей, так и к наветам завистливых недругов.

Прослышав, что в Коннектикуте процедура бракосочетания упрощена по сравнению с другими штатами, Поль и Эсланда незамедлительно направились туда. Однако в брачной конторе им рекомендовали обратиться вновь не ранее чем через пять дней. Видя расстроенные лица молодых людей, служащий конторы посоветовал им поехать в городок Рай, что в штате Нью-Йорк. Тамошние служители Гименея оказались более покладистыми и действовали без промедления. 17 августа 1921 года Поль и Эсланда стали мужем и женой.

Семейная жизнь началась в удачно найденной просторной и светлой комнате, расположенной на последнем этаже старого, но добротного дома на 138-й стрит к западу от восьмой авеню. Грубосколоченный стол, два дешевых плетеных стула да сооруженное Полем из подобранных где-то досок супружеское ложе — вот, пожалуй, и все, что поначалу составило убранство их комнаты.

Молодожены жили счастливо, без упреков и ссор, радовались, находя сходные черты в характерах друг друга. Рассудительное спокойствие Поля удачно уравновешивало взрывчатую нетерпеливость Эсси, и, наоборот, ее неиссякаемое жизнелюбие постоянно бодрило его, ограждало от лишних колебаний и ненужных сомнений.

Но главной заботой четы Робсонов оставалось учение Поля. Ради этого Эсланда отказалась от мечты стать врачом и после первого курса ушла из медицинского училища. Она по-прежнему работала лаборанткой в хирургическом отделении пресвитерианского госпиталя. Поль зарабатывал на жизнь, играя в профессиональный американский футбол. Временами помогал своему давнему знакомому еще по Нью-Брансуику Фрицу Полларду, в прошлом отличному спортсмену, тренировать команду университета Линкольна. Изредка, скорее ради удовольствия, чем ради денег, пел в гарлемских клубах.

До окончания юридического факультета Полю оставалось полтора года, и ему уже следовало бы присматривать место в какой-нибудь нью-йоркской конторе. Но, познав радость успехов на спортивном поле и концертной эстраде, он все еще не мог определить свое призвание. К тому же друзья-сокурсники заметили, что Робсон начал охладевать к юридической науке и все больше и больше «погружался в свою музыку». Эсланда, воздавая должное музыкальной одаренности мужа, была уверена, что только в театре наиболее ярко проявятся его творческие способности.

ТЕАТР

Кажется почти невероятной предоставившаяся мне счастливая возможность сыграть в двух прекрасных пьесах самого выдающегося драматурга Америки… Во мне пробудилась любовь к театру, которая, я уверен, сохранится у меня надолго.

Поль Робсон

…Когда же насмеялись над Ним, сняли с Него багряницу, одели Его в собственные одежды Его и повели Его, чтобы распять Его. И заставили проходящего некоего Киринеянина Симона, отца Александра и Руфова, идущего с поля, нести крест Его. И привели Его на место Голгофу, что значит: Лобное место…

Образ Симона Киринеянина, появляющегося в пятнадцатой главе Евангелия от Марка, вдохновил белого поэта-лирика Риджли Торренса написать одноактную пьесу. Ее герой, которого автор превратил в чернокожего выходца из Африки, возделывает землю в окрестностях Иерусалима и волей судьбы становится свидетелем мучений Иисуса Христа, присутствует при его последних минутах.

«Три пьесы для негритянского театра» Торренса, в их числе и «Симон Киринеянин», стали, по мнению одного из американских критиков, «поворотным пунктом в истории негритянского драматического искусства, полностью разрушили бытовавшие прежде примитивные стереотипы негритянского характера и предоставили первую возможность черным актерам проявить себя». Такал восторженная оценка «Трех пьес» объяснялась, по-видимому, не столько их особыми художественными достоинствами, сколько уникальным для американского театра фактом появления на его сцене спектакля о неграх, которых играли сами негры. Со времен «Африканской рощи», закрытой расистами в 1824 году, право изображать негров принадлежало преимущественно белым артистам. Раскрасив лица жженой пробкой и обведя губы белой краской, они появлялись перед зрителями в эпизодических ролях раболепных и придурковатых слуг или псевдоэкзотических кровожадных дикарей.