Поль Робсон

Невольники ехали молча, не глядя друг на друга. Их обнаженные тела слегка покачивались в такт размеренному движению фургона.

Вдруг один из негров, не то- задремав, не то замечтавшись, издал низкий гортанный звук, задержал его на выдохе, словно моля об ответе. И, не дав затихнуть этому звуку, подхватив и усилив его хрипловатым простуженным баритоном, отозвался другой невольник. Несколько мгновений два голоса звучали в унисон, образуя напряженную печальную- мелодию. Певцы умолкли, испуганно уставившись в широкую крепкую спину хозяина. Тот продолжал невозмутимо править лошадьми. Однообразие долгого пути подействовало на плантатора расслабляюще: того и гляди одолеет сон. Пусть поют, если можно назвать эти звуки пением, все веселее в дороге.

Осмелев, вновь подал голос первый певец, к которому сразу присоединился второй. Плавное тягучее двухголосно сменилось вибрирующими звуками, перешедшими в протяжную, со стенаниями мелодию. Остальные невольники, как бы аккомпанируя певцам, сначала робко, а потом все энергичнее стали трясти цепями и через равные промежутки времени ударяли пятками в днище фургона. Своеобразная ритмическая канва, дополненная повторяющимся резким скрипом несмазанных колес, возбуждала певцов. Их сумрачные лица прояснились, спины выпрямились, расправились плечи. Голоса зазвучали увереннее, звонче. Над унылыми равнинами рабовладельческой Америки звенела озорная и страстная музыка далекой Африки…

Привезенные на плантацию невольники теряли не только свои имена. Силой и хитростью их вынуждали забывать родной язык. Опасаясь бунтов, плантаторы намеренно разобщали негров-соплеменников, и на плантации подбирались африканцы из разных племен, говорившие на разных наречиях. Пытаясь понять друг друга, невольники постепенно овладевали языком хозяев. А до тех пор пока рабы не усваивали минимальный набор английских слов, позволяющий им объясняться друг с другом, они нередко прибегали к такому средству общения, способному выражать основные человеческие чувства, как музыка.

Она помогала рабу в каторжном труде на плантации. В пении сборщиков хлопка или риса слышалась не только горечь по безвозвратно утерянной родине, уныние от жизни в неволе, обида за бесчеловечное обращение, но и радость от труда, вера в лучшее будущее. Рабочие песни придавали силу уставшим мускулам, освежали утомленный рассудок. Ритм песен определял ритм труда, сплачивал энергию сотен черных рук в единое мощное движение.

В рабочих песнях наиболее ярко проявилась господствующая форма африканской народной вокальной музыки — «зов и ответ». Певец произносил музыкальную фразу, «зов», а хор, отвечая, повторял ее. Звучала следующая фраза, и, уже усиленная многоголосием, она возвращалась к солисту.

Навязав невольникам свой язык, рабовладельцы принялись обращать их в свою веру. К удивлению белых хозяев, их рабы восторженно восприняли догматы христианской религии. В страданиях Христа они усматривали собственные муки, а в евангельских заповедях искали указания к моральному самосовершенствованию. Главное же, библейские сказания поддерживали в невольниках надежду на счастливые перемены, на облегчение их участи.

Вместе с религией в жизнь черных рабов вошла и новая музыка — протестантский многоголосный хорал. «Не довольствуясь повторением заученных в церквах протестантских песнопений, негры видоизменяли не только мелодию, но и текст.

Главная мелодическая линия украшалась разными вариациями, подголосками, то убегавшими от нее, то возвращавшимися к ней. Придавая хоралам традиционную форму «зова и ответа», негры наделяли их своеобразным ритмом, имитирующим переливчатую дробь африканских барабанов — конга и бата, йеса и арара. Мелодия словно раскачивалась от певца к хору, ее ритм притягивал все новых и новых исполнителей.

Отзвучал псалом, но музыка не кончается. Певец продолжает свой разговор с богом:

О, господи, взгляни в глубь моего сердца,
О, господи, взгляни в глубь моего сердца,
О, господи, взгляни в глубь моего сердца,
Ты знаешь, когда я прав, а когда виноват.

Богу поверялось все — малочисленные радости и неизмеримые горести. Зачастую церковная исповедь раба превращалась в монолог, потрясающий своим трагизмом. Невольник разговаривал сердцем, а не рассудком. Здесь не годилась четкая, выверенная лексика псалмов. Волнение, отчаяние, боль выражались теми же немудреными словами, которыми пользовались негры в своей безотрадной подневольной жизни. Так создавались «спиричуэле» — негритянские религиозные песни, дошедшие до наших дней и сохранившие мощь, духовную красоту и богатство угнетенного народа.

На берегах великой американской реки Миссисипи — на хлопковых полях и в рабочих лагерях, на фабриках и в негритянских кабачках — рождалась другая форма песенного искусства американских негров — блюз.