Поль Верлен

Но все это нужно было делать быстро, так как Верлен, предоставленный самому себе, резко менялся (и он хорошо это знал) — в обществе он был сам веселость, оставшись один, погружался в глубочайшую депрессию. Его вера остывала, и не только его вера в Бога, уже довольно холодная, но и вера в себя. Его изгнание закончилось, но он страдал от того, что непризнан, покинут, что старые друзья общаются с ним из вежливости, а молодые поэты выражают лишь внешнюю почтительность. И к тому же Булонь — это же черт знает где, ему там скучно. Для борьбы с бессонницей он принимал хлоралгидрат, но от этого успокаивающего у него были страшные головные боли и сердечные приступы. Тогда он вызвал к себе мать. Она сразу же приехала и сняла комнату рядом с ним. Целую неделю она его ободряла, успокаивала, так что он ей рассказал о своем самом страстном желании последних лет — окончательно вернуться в Париж. Они бы составили друг другу компанию, они бы сняли хорошую квартиру, он бы каждое утро уходил на работу в контору, как когда-то, и возвращался всегда в одно и то же время; она же, со всей своей бодростью, которую у нее не смог отобрать даже возраст, принимала бы его друзей, даже если бы их было много и они сильно шумели.

Когда она уехала, чтобы подготовиться к переезду, он выздоровел и вскоре сам поехал за ней в Аррас. Родственники, друзья и соседи в один голос говорили, что они очень жалеют о ее отъезде, но она была так же счастлива, как и ее сын.

В начале ноября 1882 года, вернувшись в Париж и нанеся визит г-ну Истасу, они нашли в квартале, где он жил, квартиру, которую сдавали внаем. Она находилась на пятом этаже дома 17 по улице Ла Рокет, недалеко от Бастилии. Место было светлое и милое, через недолгое время они подписали договор аренды.

Они расставили мебель, прибывшую из Арраса, разложили книги по полкам; Поль украсил стены своей комнаты вещами, напоминавшими ему о прошлом (повесил портрет отца, Люсьена, рисунок с распятием из церкви Св. Жери и т. д.), и облегченно вздохнул: он более не одинок и живет в собственном доме. Уже двенадцать лет он не знал этого счастья!

Вскоре — и это был хороший знак — пришли по почте две характеристики, которые он подшил в свое «мэрское» досье: одна от мэра Фампу (22 ноября 1882 года), где констатировался факт, что его поведение во время пребывания в коммуне было «безупречно», и другая от бургомистра Жеонвиля (30 ноября 1882 года), указывавшая, что на территории коммуны он вел себя исключительно достойно.

Дело практически было в шляпе!

Начало 1883 года прошло в эйфории. Новая квартира со старой мебелью, которая, несмотря на все переезды, все еще выглядела прекрасно, восхищала Поля и его мать. Вот как эту квартиру описывает Жан Мореас^[464]:

«Чистые занавески.

Провинциальная мебель.

На стене цветной рисунок Жермена Нуво, изображающий распятие, исполненный в духе вдохновенного непрофессионализма.

Книги по казуистике на одной полке с „Новеллами“ г-на Скаррона.

„О подражании Христу“ рядом с Петронием.

Пастели времен Наполеона.

И у окна узенький стол, воистину пюпитр мэтра, едва сев за который, вы напишете „Давно и недавно“».

Программа, благодарение богу, продолжала воплощаться: к Пасхе его возьмут на работу. С другой стороны, Лепеллетье открыл для него в «Пробуждении» рубрику «Париж как он есть», в которой начиная с 8 декабря 1882 года выходили его парижские и арденнские зарисовки, ностальгические и сентиментальные, живые и яркие. Подписывался Верлен, в зависимости от настроения, «Жан, который смеется», или «Жан, который рыдает».

Знаменитые журналисты (Валантен Симон, основатель «Эха Парижа», Поль Алексис, Эмиль Бержера, Анри Бауэр и другие) были заинтригованы своим новым несколько странноватым коллегой и потребовали, чтобы им его представили. Все они, познакомившись с его старыми стихами по совету Лепеллетье, согласились, что он в самом деле великий поэт.