Поль Верлен

Конечно же объявилась Филомена, жадная до подарков, ласковая, обольстительная и невероятно своевольная. Верлен обожал ее сильный характер и с наслаждением покорялся ей. Одним из первых приказов, который она дала своему любовнику, был приказ расстаться с Казальсом. Верлену было легко это сделать, потому что молодой художник довольно редко появлялся у него — к большому огорчению поэта^[610]. Дело было в том, что Казальс не мог выносить Эстер, да и она не любила его. Уже 28 августа 1889 года Верлен говорит об их разногласиях. «Что насчет доброй Эстер, с которой ты ведешь себя, как безжалостный Артаксеркс?» — спрашивает он у Казальса. С тем же письмом поэт отправляет другу рисунок, на котором изображены Казальс-Артаксеркс и Эстер-Эсфирь, простертая у его ног.

Возможно, в отсутствие Верлена Казальс из деликатности отверг ухаживания красотки, что было непростительным проступком в ее глазах. Что же касается Казальса, то он считал Эстер вульгарной. Если художник не появлялся в доме поэта, то из страха, что Верлен попросит его (как это уже однажды произошло) следить за своей подругой и узнавать, кто у нее бывает. А роль доносчика была Казальсу отвратительна.

Разрыв, к которому стремились обе стороны, произошел в июне 1890 года. 10-го числа Верлен написал следующую записку неизвестному адресату: «Я прошу вас сказать Ф.-О. Казальсу, чтобы он переслал мне вещи, доверенные ему на хранение на время моего пребывания в больнице. Будьте также любезны попросить его, чтобы он больше не приходил ко мне»^[611]. Несколькими днями позже Казальс получил от Верлена записку, написанную очень сухим тоном, с требованием вернуть книги, автографы и фотографии (среди них одна фотография Рембо), которые находились у поэта.

Ирония судьбы: в это самое время вышли «Посвящения», в предисловии к которым было сказано, что портрет автора, выполненный Казальсом (и выгравированный Морисом Во), был написан в прошлом году в больнице: «Благодарю художника и друга в счастье и несчастье».

Но Верлен не испытывал сожаления. Этот Казальс — сомнительный тип. В письме к Лепеллетье поэт ссылается на «глупость и подлость одного из организаторов печально известной подписки в „Пере“», устроенной для того, чтобы получить «заём».

Когда у Верлена снова закончились деньги, у него остался один выход — лечь в больницу.

На этот раз это была больница Кошен в предместье Сен-Жак. Произошло это 19 июня 1890 года.

Письмо от одного студента, уроженца Нанси, Жюля Натана (он же Жюль Ре), заставило Верлена насторожиться: он учился в Жансон-де-Сайи. Может быть, там он был знаком с Жоржем? Он тут же пригласил молодого человека к себе. Жюль Натан так описывает поэта: «Он шел по больничному саду и охаживал тростью кусты, очень высокий, прямой, шел военной походкой, унаследованной от капитана инженерных войск — его отца. И эта походка инвалида являла собой яркий контраст с его хлопчатобумажным колпаком»^[612]. Верлен и Натан стали друзьями.

Но неудачи продолжались. Так как поэт жаловался, что не может поехать на лечение в Сен-Оноре-ле-Бен в Ньевре по совету главного врача, скульптор Анри Шапю, член Института, тайно попросил министра народного просвещения выделить субсидию в размере трехсот франков^[613]. Но Верлен не смог получить денежный перевод (всего лишь на двести франков), потому что находился в Венсенской больнице. Так что деньги отослали обратно отправителю.

Когда Верлен выписался из больницы, у него не было ни денег, ни крова. Он бродил по улицам.

Случайно его встретил Пьер Луй:

— Где вы живете?

— Я не живу, — ответил Верлен, — я ночую.

Все его состояние составляло один франк 10 сантимов.

— Только что официант в кафе отказался налить мне выпить, — добавил он, — потому что я плохо одет. Он сказал мне, чтобы я отправлялся за помощью в службу социального обеспечения…^[614]

Единственное, что ему оставалось, — снова лечь в Бруссе (палата «Лассег»). Койка, на которую его поместили — номер 27 бис, — имела дурную репутацию: на ней еще ни разу не умер ни один больной. Поэтому Верлен не хотел ложиться на нее из страха стать первым. Но едва Верлен об этом заявил, как пришло известие, что человек, занимавший койку, умер.

Верлен вошел в палату вскоре после того, как больной испустил последний вздох.

«Ни красив, ни уродлив, честно говоря, ничего особенного. Длинный и узкий предмет, завернутый в простыню».

Привезли носилки на колесах, чтобы забрать «сверток», и Верлен заметил с мрачным юмором, что ему надлежит лечь в «еще холодную постель» мертвеца.

И вот он остался один. С сожалением вспоминает он о декадентах былых времен, приходивших послушать его. К счастью, соседнюю кровать вскоре занял его друг, Фернан Ланглуа, такой же бедный, как и он сам. Ланглуа подсказал поэту хорошую мысль:

— Тебе следовало бы опубликовать сборник твоих лучших стихов, но не у Ванье, конечно, а, например, у Фаскеля.