Поль Верлен

На следующий день в полдень он уже возвращался в Париж, а около шести часов вечера «милая суженая» встретила его на Восточном вокзале. Во время этих мини-гастролей Верлен заработал лишь сто франков, зато светился от гордости за прием, который оказала ему Лотарингия.

Через некоторое время городские власти Нанси сообщили поэту о своем намерении назвать одну из улиц города его именем. На это он скромно согласился:

— Вы дарите мне целую улицу? Я не осмелился бы просить у вас и дом, разве что подвал…

Едва вернувшись, Верлен должен был снова уехать, поскольку в конце концов согласился отправиться в Англию прочесть там несколько публичных лекций. Уильям Ротен-штейн и Артур Саймонс усердно занимались созданием комитетов, которые должны были подготовить встречу поэта в Оксфорде и Лондоне. Верлен знал Саймонса: это был молодой, энергичный писатель. Его с ним познакомил Шарль Морис в кафе «Франциск I»; тогда же состоялось знакомство с Хавелоком Эллисом, известным сексологом, который пришел в кафе вместе с Саймонсом. Через некоторое время они снова встретились, на этот раз в отеле «Мин», где Бибиля-Пюре носил им ром и стаканы. Эта встреча поразила юного англичанина, он увидел в Верлене замечательного, необыкновенного поэта, чья гордость заслуживает не меньшего уважения, чем его талант. Вернувшись в Лондон, Саймонс рассказал о Верлене издателю Джону Лейну, публиковавшему сочинения молодых поэтов. Лейн сразу же согласился напечатать два стихотворения Верлена, прочтя их лишь после того, как заплатил Саймонсу гонорар.

Перед отъездом Верлену нужно было внести некоторую сумму денег в счет покрытия дорожных расходов, и он попросил англичан переслать ему сто франков телеграфным переводом. Но Саймонс и Ротенштейн, не без основания полагая, что деньги, отправленные по почте, могут пропасть, поручили одному своему парижскому другу передать их Верлену из рук в руки. Американец Мортон Фуллертон, на которого и была возложена эта миссия, вошел в крохотную комнатку Филомены на улице Брока. Несколько поленьев, тлевших в камине, едва согревали это скромное жилище.

— Очень хорошо, — бросил Верлен, пряча деньги в карман, — а на что будет жить моя жена, пока меня не будет, ведь у нее нет ни су?^[692]

Посланник добавил еще тридцать франков, пригласил Верлена на ужин в отель «Терминюс», после чего посадил его на дьеппский поезд, отправлявшийся с вокзала Сен-Лазар. Выполнив поручение, Фуллертон телеграфировал Артуру Саймонсу, что поэт прибудет на вокзал «Виктория»

20 ноября, то есть на следующий день, в семь часов сорок минут поездом из Ньюхейвена.

К полуночи Верлен прибыл в Дьепп. В Ла-Манше бушевала страшная буря, отправление парома было отложено. В буфете на вокзале было настоящее столпотворение, поскольку в окрестных гостиницах не осталось ни одного свободного номера. Воспользовавшись любезностью управляющего, Верлен растянулся на диване и проспал несколько часов. Буря не утихла и на следующий день, и, за отсутствием других развлечений, Верлен стал смотреть на потоки дождя, льющиеся с неба. Куря сигары и поглощая невероятное количество кофе и коньяка, он гадал, когда же паромщики возобновят перевозки, сегодня или завтра.

Наконец вечером ветер утих, и паром отчалил из Дьеппа. Волны яростно раскачивали судно, путешествие было весьма беспокойным, но Верлен, устремляясь мыслями к своей красавице и представляя ее счастливое лицо, улыбался будущему блаженству и сочинял стихи.

На вокзале в Ньюхейвене было пустынно. В Лондон же поезд прибыл лишь в час ночи. Верлен изнемогал от усталости, но, проехав в фиакре по изящным кварталам, расположенным между вокзалом «Виктория» и Стрэндом, пришел в полный восторг. Все этой ночью казалось ему «чудесным, изящным, светлым, даже в чем-то кокетливым».

— Фонтен Корт! — крикнул он кучеру.

Это был безлюдный перекресток в квартале, где располагались суды. Около фонтана, давшего название перекрестку, Верлена ждал Саймонс, уже было отчаявшийся увидеть его после нескольких безрезультатных поездок на вокзал. Молодой поэт привел Верлена в свою уютную квартиру, где они, не сомкнув глаз, просидели до пяти часов утра: курили, пили джин и виски, съели целую коробку бисквитов и конечно же говорили о поэзии и о Париже.

В своих воспоминаниях Саймонс пишет об этой «поистине бессмертной ночи» с большим волнением. «Речь Верлена походила на лихорадочный монолог, иногда прерываемый то короткими, то затянувшимися паузами, порой непристойными шутками, гневными возгласами, вырывавшимися, словно отклик на ожившее вдруг воспоминание. Верлен то кричал, то неистово жестикулировал; иногда он переходил на английский, чтобы подчеркнуть очередное острое словцо»^[693].