Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди

Когда в вербовой роще все стихло, Василий Александрович, поцеловав Петю, вручил ему коробочку чуть больше спичечной и стал подробно объяснять, куда ее отнести, когда и в чем быть осторожным.

Потом они долго шли вместе. Начало рассветать. Вдали смутно стал вырисовываться серый грейдер, что вел в Город-на-Мысу. Перед ними внезапно легла лощина с кустарниками сибирька. Кто-то протяжно, еле слышно просвистел.

— Вот и развилка. Теперь мы с тобой не знаем друг друга. Ты шагай направо, а я пойду, куда мне надо.

И они расстались, не ведая, когда и где встретятся вновь.

* * *

Было позднее осеннее утро. Ветер, покружившись, стал тянуть не с моря, а с северо-запада. Небо потускнело. Низким, сплошным заслоном повисли над степью мутно-серые, неподвижные облака. Срывались одинокие снежинки и, кружась, неохотно опускались на землю, бесследно исчезая в почерневшем жнивье.

Впереди, сзади, рядом с Петей шли люди. Они несли за плечами сумки, мешочки, а в руках чайники, ведра, чемоданчики.

Люди были унылы, как обезлюдевшая степь, как вон тот тракторный стан, от которого остались лишь снятый с колес трактор, покоробленные железные бочки из-под горючего дм полуразваленная печка из кирпича… И удивительно, как быстро на месте стана выросли высокий бурьян и донник. Из этих сорняков торчит одичалый тракторный вагончик и кажется очень приплюснутым и постаревшим.

Люди унылы, как развороченный железнодорожный мост через крутую балку, как разоренные колхозные гумна, от которых доносит горечью сожженного хлеба и соломы. Люди унылы, как уныл свинцово-серый день — предвестник голодной зимы, лишений, которые не прекратятся до тех пор, пока фашисты не будут изгнаны, пока их машины будут сновать по грейдеру, пока их пушки будут бить, как они бьют сейчас где-то за Зареновкой.

Но у Пети есть повод к большой скрытой радости. На коротких привалах люди, — и те, что возвращаются в город, и те, что идут из города в села, — обмениваются новостями. Больше всего разговаривают о бомбардировке мартыновской рощи.

Вот кучка людей собралась на дне крутобокой лощинки, где не так ветрено. Тихо разговаривают, поглядывая в сторону грейдера, забитого быстро движущимися фашистскими машинами.

— Они нынче очень сердиты. За Мартыновкой ночью здорово их бомбили. Грохотало так, что земля приплясывала, — рассказывала пожилая женщина, туго повязанная серым шерстяным платком. Под ременным широким поясом ее, обтягивающим мужскую спецовку, засунут порожний мешок. В ее ведерке нет еще ни пшена, ни луку. Там у нее чашки, тарелки, вилки, ножи, которые она в селе обменяет на хлеб.

— Вы уже близко к городу. Сворачивайте с главного въезда. Идите в боковые. Лучше не попадаться на глаза фашистским офицерам, — сказал широкоспинный старик и, пряча неуловимую усмешку в подстриженных сивых усах, продолжал: — Видать, и в самом деле в Мартыновке здорово разворотили их улей…

— Значит, разведка хорошо поработала, — заметил старику Петин попутчик, с которым они лежали рядом на бурой и жесткой траве.

Петя слушал и старался подавить радость.

Петиного попутчика звали Антоном Григорьевичем. За два часа совместной дороги Петя только и всего узнал о нем, что он любит разведчиков, что родился в рыбацкой семье. Левая рука у него выше кисти изуродована. Одной правой, костистой и широкой, он играючи перебрасывал с плеча на плечо свою сумку с грузом… И этот мужественный широкоскулый человек говорил сивоусому старику:

— Такой разведке, старик, в аттестат надо поставить пятерку. И, может, этот разведчик сейчас еще на этой стороне. Молчит, бедняга. Молчит. Тут ему не с кем поделиться, как это у него получилось: командира тут нет, товарищей тоже нет… Тут ему надо молчать…

Антон Григорьевич глубоко затянулся дешевой папиросой, и долго в его глазах светилась понимающая улыбка.

— Тут он за разговор жизнью может поплатиться, а еще больше — своей же армии нанести урон…

— Как пить дать, может нанести урон, — согласился с Антоном Григорьевичем сивоусый старик и торопливо стал собираться в дорогу.

Неожиданно быстро поднялся и Антон Григорьевич и, кинув одной рукой перевязанный посредине мешок на плечо, объяснил женщине в сером шерстяном платке:

— Зажигалки сбудете на селе. Спичек там нет. За ножи и вилки тоже что-нибудь съестное выменяете. Многие люди там понимают наше положение. — И сейчас же крикнул молодой женщине в запыленных сапогах: — Лида, ты свой фургон направляй левее. И в самом деле, какой нам смысл входить в город главными улицами? Не будем открывать шествия…

Лида впряглась в оглобли тачки на велосипедных колесах и потащила ее из крутой лощинки. Антон Григорьевич кинулся помогать ей здоровой рукой. Из мелкого ящика тачки на подъеме стали сыпаться зеленые и чуть побуревшие помидоры. Петя с другими попутчиками проворно подбирали их и забрасывали обратно в ящик.

— Хорошее у нас занятие! — лукаво усмехнулся Антон Григорьевич и Пете на ухо шепнул: — У разведчиков, у тех, что дали летчикам работу, занятие куда интересней. Так ведь, Петрусь?

Вопрос этот был для Пети беспощадным испытанием, но он выдержал его.