Полдень, XXI век, 2003 № 05-06

— Вино здесь ни к чему. В самом деле, зачем нам вино? Оно лишь будоражит наш ум и заставляет знать, что есть другой мир. А зачем? Нам годится лишь то, что принадлежит нашему миру. Ведь наш мир лучше… Да, лучше… — утвердительно тряхнул головой Марк. — Тот мир краток, наш — вечен. Оттуда все приходят сюда навсегда.

— Но мы несчастливы здесь.

— Кто тебе это сказал? — Марк внимательно посмотрел в глаза Загрею. — Кто?

— Я это чувствую.

— Ты — один…

— Мы могли бы построить мост. — Загрей обернулся и посмотрел на один-единственный пролет, вздыбленный в небо.

— Не… — покачал головой Марк. Вытащил из кармана бутылку и протянул Загрею. Загрей взял и, не прощаясь, зашагал к мосту.

Мост был хорош. Гулять по такому — одно удовольствие. Загрей дошел до края и остановился. Внизу катил ледяные волны Стикс. Не перепрыгнуть. Ни живому, ни мертвому — ни за что. По волнам плыл Харон. Лодка его полна была молодыми парнями. Перемазанные грязью и кровью, они вповалку лежали в ладье. С войны, сообразил Загрей.

— Харон! — крикнул Загрей. — Когда вернется Прозерпина?

Харон поднял голову, глянул на изуродованное лицо Загрея, и презрительно хмыкнул:

— Откуда мне знать…

— Но ты же ее перевозишь.

— Нет. Я никогда ее не перевожу.

— Как же она уходит?

— Так же, как и возвращается. Не в моей ладье.

4

Дворец напоминал почерневший грецкий орех — их часто выносят на этот берег волны Стикса. Черный орех напоминает мертвый человеческий мозг.

Значит, дворец напоминает мертвый человеческий мозг, сделал нехитрый вывод Загрей. Черные выпуклости, черные впадины, бесконечные извилины, ведущие в никуда. Извилины, что только множат поверхность. И если присмотреться, в каждой извилине — свои извилины, в каждой расселине стены — свои бесконечные трещины. Наглядный пример того, как может быть многое стиснуто малым — надо лишь найти нужное место, чтобы очертить круг. Трещины, проплутав по сводам, соединялись с другими бороздами в центре потолка. Но ясно было видно, что стыкуются они плохо — как будто был некий сдвиг и одна половина зала не сошлась с другой. Пол был тоже черным, из полированного мрамора, и в нем отражались бесчисленные стенные извивы.

Танат сидел на троне Дита. На Танате была черная в серебряных и золотых блестках мантия и белые башмаки на толстенных подошвах. На коленях Танат держал золотой шлем Дита. А у ног Таната сидел трехголовый Цербер и лизал Танату ноги. И Загрей этому почти не удивился. При виде Загрея одна веселая голова приветственно гавкнула, а две другие сделали вид, что посетителя не узнают.

Танат достал пачку сигарет и швырнул Загрею.

— Можешь курить. И поблагодари меня.

— За что?

— За то, что тебя выпустили из Тартара.

— Я выбрался сам.

— Ошибаешься, как всегда. Тебе позволили выбраться — и только. Потому что ты мне нравишься, дурачок.

— Ложь!.. — Загрей задыхался. — Все пили вино и были живыми.

— Жизнь — это слишком мучительно, ненадежно. Слишком разная жизнь у каждого. А в смерти все равны.

Танат усмехнулся. И все три головы Цербера подобострастно начали хихикать.

— Не все! — упорствовал Загрей. — Не все! А как же посмертная слава! Вечная слава?! — Он весь задрожал при этих словах.

— Она на той стороне. И здесь ты не можешь узнать, как велика твоя слава там. Впрочем, — Танат позволил себе вновь улыбнуться, — у тебя там никакой славы нет. А в остальном та сторона точно такая же, как эта.

— Не может быть! — не поверил Загрей. — Так просто не может быть!

— Все то же самое.

— Но ведь там живые…

— Ну если и живые, то лишь временно. И все равно в конце концов станут мертвые. Большая часть населения земли — мертвецы. И все придут к нам. Будущее всегда за нами.

— Я не мертвец, — прошептал Загрей. Он повернулся и вышел из дворца Таната.

Никто его не задерживал.

5

Лицо Ни-Ни потемнело — серый или даже серо-голубой оттенок — таков цвет стоячей воды. Воды, которая не может течь. В глазницах ни глаз, ни век — лишь темные кляксы, как лужи, переполненные слезами, но слезы не могли вытечь и лишь затопляли все больше ямины глазниц. Плащ — блестящий черный кожаный плащ Прозерпины — был изодран и перемазан в ржавой тине. К тому же прочнейшая черная кожа лопнула на спине. Так, что стали видны позвонки.

Ни-Ни сидела, сгорбившись, обхватив колени.

— Дай пить, — она повернулась к нему, глядя умоляющими черными кляксами вместо глаз. — Скорее. Воды…

Он стоял и не двигался.

— Скорее, — повторила она.

Он поил ее кофе, потом вином. Он не хотел, чтобы она пила воду Леты. Он достал бутылку из кармана, наполнил стакан вином и поставил перед ней. Последний стакан.

— Нет! — выкрикнула она и махнула рукой, будто отбивалась от кого-то невидимого, и смахнула стакан. Он упал, не разбился, покатился по полу, и вино расплескалось. — В Тартар вино! Воды. Скорее!

— Если выпьешь, все забудешь, — предупредил Загрей.

— Скорее, — повторила она. — Скорее. Ты хоть знаешь, что это такое — жить и носить в груди смерть? Смерть… Буквально… Она пульсирует, она когтит грудь, а ты лелеешь ее. Ненавижу… Ненавижу смерть…