Полдень, XXI век, 2008 № 12

— Молодой человек, — произнес, предварительно кашлянув в кулак, один из незнакомых мужчин, усатый человек с деловым серым лицом, — я — государственный свидетель. А это, — мужчина кивнул в сторону второго гостя, влажного толстяка, — мой регистратор. Сейчас произойдет важнейшее событие в вашей жизни. Возможно, оно вас шокирует и даже напугает, но через него необходимо пройти. Пришло время.

Свидетель посмотрел на моих родителей.

— Все готово?

Мама, папа, дедушка и бабушка, соглашаясь, кивнули.

— Тогда к делу.

Все четверо моих родителей одновременно ухватились за кожу на затылках и ловко стянули со своих голов лица. Я пошатнулся, но не упал.

— Так, — вскрикнул свидетель, подскочив ко мне, — спокойно! Спокойно! Все в порядке! Не волнуемся! Не волнуемся! Все хорошо.

Я оказался на табуретке. Теперь за столом вместо моих любимых родителей сидели четыре незнакомых, обычных, ничем не примечательных человека — двое мужчин и две женщины. А по ред ними лежали четыре скомканных маски из какого-то тонкого эластичного материала, латекса, что ли…

— Вот и всё, — буркнул свидетель, промокнув вспотевший лоб, — сколько выезжаю на освидетельствования, не могу привыкнуть к этому. Итак, сегодня, молодой человек, вы вступаете в новую фазу жизни. Спектакль, называемый детством, закончен. Поздравляю, отныне вы — взрослый человек. Распишитесь, пожалуйста, здесь.

Как в тумане я подошел к столу и поставил свою закорючку в какой-то гербовой бумаге. Регистратор что-то застрочил в документах.

— Ну а теперь можно и перекусить, — потер руки свидетель, — бабушкиным борщом.

Я сел за стол и равнодушно поднес ложку ко рту. Чужие люди, в течение тринадцати лет разыгрывающие моих родителей, напротив, в охотку, с аппетитом взялись за угощение. Кажется, они спешили.

Знаете, вот так и стоит перед глазами эта сцена: свидетель, регистратор и те, кто притворялся моими родителями, сидят и суетливо обедают на кухне, где когда-то я ходил пешком под табурет. Быстро едят, торопятся.

Когда все ушли, я запер маски в ящике письменного стола и больше никогда их не доставал. Будучи нормальным человеком, я не задаюсь глупыми вопросами о том, что бы это все значило. Наш мир так устроен, что если начать углубляться в разные загадочные явления, неровен час можно рехнуться. Размышлениями себя не извожу, но и забыть те улыбки, которыми встретил меня мир, не в силах. Странное дело, но мне кажется, что все это — розыгрыш. Просто шутка какая-то. Не более. Может быть, моя идея покажется вам дурацкой, но я верю — однажды в ярких летних лучах они войдут в мою комнату и скажут: «А здорово мы тебя провели? А ты и поверил, чудак!». Вот такая история.

ЕЛЕНА КУШНИР Такая работа Рассказ

Я думал обо всем этом, глядя на алое пламя в камине, осветившее комнату, словно радостный ангел. Наверное, вы не слыхали об ангелах радости. Зато вы слыхали о бесах уныния. Именно это я и хотел сказать.

Г. К. Честертон

В баре шумно, накурено, душно, грохочущий водопад музыкальной какофонии, а мне все равно нравятся такие места. Казалось бы, не должны были, а все же нравятся. Ток жизни в них чувствуется, знаете ли. Лучше ощущаешь его только в открытых кафешках, где праздно сидишь, потягивая давно остывший кофе, и добродушно разглядываешь пестрый парад скользящих перед глазами прохожих и снующих машин с радостным удивлением деревенского ротозея.

Сейчас в моих руках керамическая кружка с крошечным отколотым кусочком на ободке и сносно приготовленным глинтвейном внутри, а сам я водружен на высокий, неудобный до крайности стул у барной стойки в застарелых липких лужицах пролитых напитков.

Кто-то случайно толкает меня в спину, от закопченного потолка далеким эхом доносится его влажное «звиняйте», рассеянный бармен второй раз меняет мне пустую пепельницу, а в маленький, бурлящий людским пряным варевом бар, наконец, заходит тот, кого я жду.

Он выглядит уставшим, равнодушным и словно покрытым пылью. Его лицо помято, как и его рубашка, а глаза пусты, как окна давно заброшенного дома. Его движения неестественны, как у плохого актера, и замедленны, как у заводной куклы. Он закуривает на ходу, подходит к стойке, тяжело плюхается на стул, заказывает выпивку, пускает дым в потолок, отправляет взгляд в никуда. И, разумеется, он не обращает никакого внимания на меня, когда я сажусь рядом.

На сей раз я не чувствую вкуса к пространным предисловиям, поэтому начинаю сходу.

— Бен Джеймисон, вы идиот, — говорю я.

От удивления он проливает несколько капель своего беспощадно разящего торфом виски на несвежую рубашку.

— Простите? — в тухлой мути его глаз вспыхивает благодатный огонек удивления.

Идиот, — повторяю я со вкусом, смакую всю восхити тельную остроту этого слова. — Кретин. Недоумок.

— Но почему вы себе позволяете?!