Полдень XXI век 2009 № 03

— Клади и иди. Стой, о «грошевых» не забыл? Когда?

— Через десять дней подписываем. Вот, пожалуйста, у меня всё готово. И согласовано.

— О, если бы всё согласованное подписывалось, у нас уже наступил бы новый ледниковый период… в отдельно взятой стране… Ведь Россия, как вам известно, родина холодильников… выросших из коктейля Ломоносова в одна тысяча семьсот… ладно, сейчас некогда, потом посмотрю. Ты новые точки объехал?

— А сейчас же «Новый холод России» идет — давайте пригласим всех к нашему стенду.

— Зачем, миленький вы мой? Чтобы они увидели, что у наших конкурентов — всё то же или лучше? Даже наши москвичи — не самые большие и сильные на этом рынке, а мы филиал, нам ножки жалеть нельзя. ООС — и вперед, шевелить помидорами! Но у вас, кажется, другие методы? Вчера, проходя мимо, я имел удовольствие наблюдать, как вы спите на своем самом рабочем месте, и отметил ваш высокий профессионализм: вы спали, сидя на нем ровно и с открытыми глазами.

— Да не спал я.

— А если вы не спали, то у вас проблемы не только с носом и вам надо показаться другому врачу. Что у вас на завтра?

— Ну, особо ничего. Звонки.

— Звонки — это правильно, однако не забывайте: холод распространяется от сердца к сердцу, и вы, как некогда советская власть, должны дойти до каждого и так же его достать. Но не демагогией, а чем? Вашей клиентоориентированностью. Короче, завтра — объезд точек, в понедельник — отчет. Всё, свободны. Привет семье.

— Спасибо. И вашей тоже.

— Уволю! Причем навсегда.

Крокодил. Рептилия. Засёк. Но с этим действительно что-то надо делать. Вот, с Жоркой перетру, может, подскажет что. Да, Севку же надо запрячь.

— Ну, как твой актуальный? Проглотил без звука?

— Почти. Сказал только, что отчеты — как мемуары: когда нет ничего стоящего, приходится много выдумывать. И чтобы я в будущем соблюдал меру.

— Крокодилыч дело знает. Слушай, ты когда в банк?

— Да я бы хоть сейчас — Ника твоя держит, напутала чего-то.

— Ты без меня не уезжай. Подбросишь, я сегодня безлошадный: кубковая встреча.

— Кого охмуряешь?

— Контрагента. Коммерческая тайна, понял?

— Да нужны мне… Завтра сам расскажешь.

— А меня завтра не будет. Крокодилыч по кочкам понес.

— A-а. Ну, проветришься. Спрашивал тебя тут один контрагент.

— Какой?

— Тайный, наверное, назваться не пожелал. Во, может он и звонит.

— «Хладомор-сервис» слушает.

— Слушай меня внимательно, Хладомор. Ты там с ментами закорешился. Так ты теперь веди себя правильно. И тогда у тебя, у бабы твоей и у пацана все будет хорошо. Ты понял меня, Хладомор?

— Э-э, апчхи! Простите, мы… встречались?

— Сделаешь глупость — встретимся, но ты об этом будешь жалеть. Так что не огорчай меня, Хладомор.

— Боюсь, я не совсем вас понял.

— А ты раскинь мозгами, сам, пока тебе не помогли, и поймешь. Ну, будь здоров пока.

Странный звонок. Шутка? И голос странный, треснутый какой-то. Наезд? Хэ, а ведь это значит, что фоторобот мой удался: кто-то узнал и забеспокоился. Так я же Репин сыска. Суриков. Поленов. А мне эти художественные проблемы нужны? Чем же, чем оно действует? Шнитке писал, как иногда воздействует в кино музыкальное сопровождение: его не замечают и думают, что это так сильно действует изображение. Вот в этом что-то есть: нечувствительное воздействие. Всякий художник выражает невыразимое сокровенным языком своей души, который не похож ни на какой другой язык и, тем не менее, как-то воспринимается, как-то проникает в души. Как, чем говорят картины Ван Гога или Врубеля? Ведь мне так далеки, так безразличны их сюжеты. Какой-то род заразительного безумия?