Полдень, XXI век, 2011 № 11

Во время такого всплеска и построили нынешний цесарский дворец. Матушка Лотаря в угаре царствования потребовала – чтоб лучше, чем у эльфов, крепче, выше, прочнее… И возвышался теперь дворец – неловкий и неинтересный, будто инвалид в окружении танцующих. Вечное напоминание о недостижимости, ущербный уже потому, что выстроенный человеческими руками.

Эльф сидел у окна библиотеки в левом крыле дворца. Рукой в перчатке перебирал страницы старой, наполовину облетевшей книги. И был абсолютно, раздражающе спокоен.

– Эрванн, я хочу говорить с тобой.

– Я слушаю тебя, цесарь, – сказал дивный, аккуратно закрывая книжку. Все же его чуть передергивало от того, как Лотарь коверкает Старшую речь, – теперь цесарь это замечал.

– Твой народ устраивает в городе беспорядки, – сказал он эльфу. – Разве ты не помнишь, какой был у нас уговор?

* * *

– Я вручаю свою жизнь в твои руки и прошу тебя пощадить мой народ, – сказал тогда остроухий. Он приехал на единороге к храму, где отпевали цесарину. Подгадал совершенно под момент, когда Лотарь, уставший и надышавшийся ладана, спускался по ступеням храма. Толпа, и так необычно тихая, вовсе потеряла голос. Эльфов за чертой отведенной им резервации в Цесареграде видели редко. Единорогов не видели вовсе.

Лотарь упреждающе поднял руку. Эльф стоял, вызывающе легкий и легко одетый, под прицелом стрелков Морела. Держал в руке ветку боярышника.

– Нет, государь, – вполголоса сказал Морел. Но Лотаря не оставляло веселое чувство вседозволенности. Он миновал несколько оставшихся ступеней и оказался с эльфом лицом к лицу. И принял ветку с замерзшими яркими гроздьями, которую тот подал молча. У эльфов, кажется, считают, что слова не облегчают чужого горя.

Боярышник, знак печали. Красные ягоды вырастали на могилах погибших во время Покорения; не так давно – убитых по приказу цесарины.

А теперь и самой цесарине досталась веточка.

– Мое имя Эрванн мак Эдерн из рода Виноградников на Холмах. У меня есть просьба к тебе, – сказал эльф. Взгляд светлых глаз, спокойных и непоколебимых, повернут был будто внутрь себя, хоть дивный и смотрел прямо на Лотаря.

Тот удивился. Остроухие никогда ничего не просили.

Отыскали переводчика. На самом деле он Лотарю был не нужен, но начинать царствование с прилюдного разговора на Старшей речи – это слишком.

– Я знаю, цесарь, ты хочешь, чтоб нас больше не было на твоей земле.

Этого хотела матушка. Она собиралась подписать указ о полной и окончательной ликвидации эльфийских резерваций в Державе. Да вот – не успела. Как узнал об этом остроухий… впрочем, мало ли в мире загадок.

– У нас больше нет короля, и нам не из кого выбирать, – четко и медленно произнес остроухий. – Мой дом был старшим из Высоких домов. Теперь я отвечаю за мой народ.

Стрелкам Морела неудобно было целиться. Толпа, хоть и отступила от эльфа, как от чумного, все же окружала его слишком близко.

Об эльфах Высоких домов давно уж не вспоминали. Те из них, кого не уничтожили, сумели бежать за Стену – кто по морю в Нелюдские земли, кто к королю Флории под крыло. Лотарь попытался припомнить все, что знал о Tigenn Vras. Его прадед, дед, а затем и матушка аккуратно, как хлебной коркой с бумаги, стерли нижние ветки с родовых деревьев Дубов, Каштанов, Вересков и Шиповников. А Виноградники, выходит, остались.

Как будто росли они когда-то в этой промерзшей земле.

– Мой народ будет жить так, будто его нет, я обещаю тебе это.

Насколько знал Лотарь, они так и жили – укрылись в шелковой листве, задрапировались тишиной. Создали тихий заповедник мира.

По крайней мере, до Дун Лиместры.

Лотарь обернулся к Морелу:

– Значит, вот как вы служите. А ведь мне говорили, что из Высоких домов никого не осталось.

– Мне тоже так говорили, ваше величество. Мы считали, что этого эльфа уничтожили вместе с его королем. У нас были ложные сведения, и этим сведениям без малого двести лет. Позвольте моим людям исправить ошибку…

Он не позволил.

– Эрванн мак Эдерн, – сказал Лотарь, – мы, цесарь Великой Державы Остланда, с сего момента берем вас и ваш народ под свое покровительство.

На самом деле коронации еще не было, и слово «цесарь» он произнес с опаской и замиранием сердца.

Никто не возразил.

Остроухому надели обсидиановые браслеты, и тот спокойно пошел за цесарским магом.

– Он пришел умирать, – сказал юноша-толмач, завороженно глядя эльфу вслед. – Он… надел сиреневое.

Цесарь перехватил взгляд Морела и улыбнулся:

– Не нужно.

– Государь, он им сочувствует!

– Ну не рубить же ему голову, – сказал Лотарь. – Времена изменились, Морел. Изменились.

Другой бы явился с предложением верно служить, – но этот наслужит, пожалуй.

В Дун Лиместре, втором городе Державы, остроухих попробовали заставить работать. Чтобы не коптили зря небо, которое им больше не принадлежало. То, что вспыхнуло тогда в городе, затоптать получилось только вместе с эльфийским кварталом. Да и то – стыдно – обычный погром превратился едва ли не в войну Покорения, так что в Державе вспомнили старые времена, а кто-то – старые песни.

Впрочем, при матушке особо было не распеться.