Полдень, XXI век, 2012 № 04

Мозг Бродяги пронзило огненной болью, но палец уже вдавил кнопку.

До щелчка.

И Бродяге показалось, что на короткую вспышку его жизни к нему вернулась память. Потому что он вспомнил Лилиан.

* * *

Мгновения до Очищения истекали. Монахи напряженно ждали среди повисшей тишины. Лишь за окнами завывал ветер. Ич сидел на корточках и сосредоточенно думал. По лысине с нанесенным знаком запретного числа скатывались капли пота и разбивались о худые плечи.

Вдруг храм Времени вздрогнул, куча камней посреди зала рассыпалась. А через минуту раздался гул. Ставни распахнулись, и в зал ворвался свободный ветер, принесший с собой колючий песок. Монахи испуганно переглядывались. Где-то в городе закричала женщина. А потом раздался щелчок, и в темной вышине зала по желобу под потолком покатился новый камень. Последний.

Сотый.

Ич закусил губу и закрыл глаза. Камень упал с громким хлопком.

Через минуту монах подумал, что он помнит свое имя. Еще чуть позже Ич понял, что помнит вообще все. Всю свою жизнь с прошлого Очищения.

Может быть, от сотрясения механизм Великих Часов нарушился? Камень упал слишком рано? Но время шло, и все оставалось по-прежнему.

Тогда Ич встал и подошел к стене. Поднял руку с зажатым пером. Хотел было начертить штриховую линию, но замер, оглянулся и неуверенно посмотрел на остальных Ожидающих. Затем что-то быстро вывел на стене.

Когда монах повернулся и, сутулясь, отбежал в сторону, все увидели, что длинную череду чисел заканчивает непривычное, пугающее, но одновременно притягательное число:

«100».

Сергей Игнатьев Время беглецов Рассказ

Вестовой застал меня врасплох. Я только-только натянул для примерки новые сапоги, щегольские, из отличной кожи, задорно лязгающие коваными подметками. Цаплей вышагивал по избе, никак не мог налюбоваться на собственные ноги. Изготовил мне сапоги кудесник Прошка из второго эскадрона в обмен на серебряный брегет с гравировкою. Посреди примерки и вышагиваний по избе взад-вперед и раздался требовательный стук в дверь.

На пороге стоял рыжий казак в мохнатой шапке, с совершенно разбойничьим лицом. «Господин вольноопределяющийся, полковник вас к себе требуют, срочно».

Я даже порадовался. Мол, как раз сапоги новые, предстану в штабе молодцом. С этой ободряющей мыслью я надел шинель, перепоясался, пристегнул шашку и обмотал голову башлыком. Вышли из избы, навстречу морозу, низкому серому небу и злой снежной крупе, вьющей причудливые хороводы.

Прислушиваясь к тревожному гулу канонады, доносящемуся откуда-то из-за горизонта, поехали верхами к станции, где стоял под белой снежной шапкой штабной поезд.

Расспрашивая в дороге словоохотливого казака, я узнал, что пленный, которого захватил вчера мой разъезд, оказался важной птицей. «Их превосходительство там по стенкам бегают, что твоя белка, и по матери песочат – заслушаисси», – смеялся казак.

Потом он повел речь про некий аппарат, который якобы «лучами прижгеть по всей Расее, так што только бесы все сгорят к куям, а христьянский народ спасется». Насколько я понял из его пересыпанной бранью речи, аппарат этот был каким-то образом связан со вчерашним пленником. Вот они, дикие степные головы. Какие только небылицы в них не рождаются. Мы с ними воюем плечом к плечу против этих самых «бесов», но что им все наши терзания, сомнения и духовные поиски? Война для них привычна, бунт у них в крови.

Когда мы доехали наконец до штабного поезда, я тысячу раз успел проклясть новые сапоги. Стужа стояла совершенно зверская, приходилось попеременно напрягать все мышцы и шевелить внутри сапог замерзающими пальцами ног. Я решил сразу по возвращении из штаба идти к Прошке и требовать с него валенки. Хоть тот брегет мне и легко достался и был к тому же окончательно сломан… Впрочем, к черту.

В штабном поезде было тепло, светло, пахло хорошим табаком, вином и французским одеколоном. Полковник принимал в одном из головных вагонов, разделенном на две части перегородкой. В той части, что служила приемной, меня больше всего поразило наличие бильярда. Господа офицеры, утопая в клубах табачного дыма и переговариваясь по-французски, изволили гонять шары. Выглядело очень мило, если вспомнить, что творится в получасе езды отсюда, на заметенных снегом позициях.

Я ждал, жуя папиросу и держась в стороне от штабных. Плевать им было на мой молодцеватый вид и на мои новые сапоги. Меня не замечали, и я даже был рад этому.

Наконец полковник принял меня.

– Вольноопределяющийся Савельев по вашему приказ…

– Вольно! – нервно оборвал он, кривя тонкий безгубый рот. – Садитесь же! Не до церемоний.

На залысом лбу его играли глубокие морщины, а на впалых щеках горели лихорадочные красные пятна. Говорил он быстро, тихо и с каким-то усилием. Должно быть, так говорит человек, который едва сдерживается, чтобы не вцепиться вам в горло и не начать душить.