Полдень, XXI век, 2012 № 06

Стрипкин не понял сначала, чего это Жирняев пасует, сослепу, что ли, даже сунулся под руку, шепча: «У тебя же вот!», но был одернут коротким: «Сам вижу».

Словно назло Жирняев повторил стук, и когда Фиников в победном жесте вскинул пухлые ручки, сбросив последнюю костяшку, и засиял как медный начищенный таз, все Стрипкину стало ясно.

Поддаются.

Вот этому вот серому бегемотику поддаются. Жополизы, видите ли. Да кто он, собственно, такой, этот Фиников?

В следующей игре Стрипкин сменил Бунявичуса и поставил себе целью нарочно подгадить толстяку. Тем более что ходить Финикову выпало сразу за ним.

Какое-то время они с пильщиком жахали костями, кто громче. Фиников морщился от звуков, и это Стрипкина радовало.

– А мы «три-два»!

Бах!

– А закрываю «пустышкой»!

– А еще «двоечки» у кого есть?

Бах!

Фиников грустнел, растерянно заглядывая в ладонь.

«Не везет, да? – думалось Стрипкину. – Ах, как не везет!» Смех распирал его. Пришлось даже покашлять в кулак, будто мошка попала в горло. Ну а как тут без смеха, если брови домиком, нос повис.

Оби-идели…

– А «рыба»!

Стрипкин вбил кость, заканчивая игру.

У него еще оставалась доминоха на шесть очков, у Жирняева в сумме вышло восемь, у Финикова – все восемнадцать.

– Увы, – развел руками Стрипкин.

Фиников посмотрел на него с изумлением:

– Я проиграл?

– А что тут такого?

– Просто…

Фиников замолчал и, хмурясь, стал собирать кости в пластиковый пенал.

Небо потемнело. Ветер качнул деревья. Пильщики попрощались и потопали через двор к гаражам. Жирняев с Бунявичусом тоже как-то торопливо смылись.

Стрипкин повертел в пальцах забытую кость.

– Нет, ты скажи, – решился он, помолчав для приличия, – чего это все вокруг тебя танцуют?

Фиников мотнул головой.

– Вовсе и не танцуют…

– Ну я-то вижу! – осклабился Стрипкин.

– У меня – свойство, – глянув исподлобья, сказал Фиников. Отобрав кость, он мягко опустил ее в пенал.

– И что за свойство?

– Ну…

Толстяк смутился.

Стрипкин, разыгрывая дружелюбие, потрепал того по плечу:

– Да не жмись ты!

Ему думалось, не иначе он какой-нибудь дефицит достать может. Или связи у него есть среди городского начальства.

Ну а какое еще свойство-то?

– Я могу… – Фиников зачем-то снова высыпал домино. – Я могу устроить конец света.

– Что?

Стрипкин не расхохотался только потому, что Фиников не позволил себе и тени улыбки. Кости на столе под толстыми пальцами выстроились в букву «X».

Вот честно, знак для бомбометания.

Стрипкин даже наверх посмотрел, в пасмурность, не целится ли оттуда бомбардировщик. Прямой чтобы наводкой – бэмс!

– Чего-чего?

– Ну, может произойти… от меня… конец света…

Фиников засопел, снова укладывая домино в пенал.

– Не, погоди. Тебе что, знак был?

– Нет. Просто знаю.

– И они все поэтому?.. – показал рукой на дома Стрипкин.

Фиников кивнул.

– А-а-а… – протянул Стрипкин. – Ну-ну.

Конечно!

От злости мысли крошились в мелкое крошево. В голове оставались какие-то междометия одни и скрежет зубовный.

Ах. Что ж. Цэ-цэ-цэ.

Стрипкин мерил шагами комнатку. Диван – окно. Окно – диван.

Стрипкин был в брюках и рубашке, в галстуке в кои-то веки. Сходил, что называется, поженихаться!

Ах ты ж! Вот. Сука какая.

Шевелился тюль. В хрустальной пепельнице тлела сигарета. Чуть слышно пиликало радио.

Кулаки чесались.

В рожу бы круглую. В умильную, в ехидную рожу. Н-на!

День воскресенья переходил в вечер.

Стрипкин чувствовал себя покинутым и безмерно одиноким. Он сел на диван и долго смотрел в одну точку, там, где тюль цеплялся за форточный крючок.

Мысли как-то организовались.

Он горько подумал: «Предпочла!» и рванул узел галстука.

И что с того, что он был моложе?

Попробуй откажи Финикову, сразу ж молния небесная, конец света, не дай бог! Какой-то дикий гипноз. И верят же!

Даже вот Машкова…

Уводящий его, ну, почти его, Стрипкина, женщину самодовольный Фиников встал перед глазами. Как они под ручку-то!

В даль фонарную!

Стрипкин дернул горлом и понял, что без выпивки сегодня никак. Душа требовала короткого забвения.

Только еще б не в одиночку!

Жирняев принял Стрипкина как родного.

Собственно, Жирняев и так на лицо был любитель выпить: губы мокрые, глаза стеклянные, сосудики на носу– что ж не обрадоваться двум по ноль-пять?

Третьим позвали Бунявичуса. Тот по телефону поотнекивался, но пришел.

Разливали, пили, закусывали пластинками «докторской» колбасы. Рюмочный звон плыл как колокольный.

– Вот Машкова, – сказал Стрипкин после, – ведь хорошая же женщина, неглупая, а туда же…

– Куда? – спросил Бунявичус, выставляя локоть на стол.

– К Финикову.

– Ты Финикова не трожь, – поводил пальцем Бунявичус, – он такой человек…

– Какой? – навалился на стол Стрипкин. – Какой человек?

– Чес-слово, – сказал Жирняев, – он хороший, только с ним надо осторожнее. Об-хо-ди-тель-нее.

– Да что вы вокруг него!

– Т-с-с! – Бунявичус залепил себе губы куском колбасы. – Не надо ветру… всуе…

– Что? – оскалился Стрипкин. – Конец света он нам устроит? Этого боитесь? Зассали какого-то конца света?!

– А ты представь, – Жирняев стеклянными своими глазами уставился Стрипкину в переносицу, – раз – и тьма. Конец. И ни тебя, ни меня…

– Ни Машковой, – добавил Бунявичус.