Полдень, XXI век (август 2011)

Как-то вечером я заглянула в холодильник и скорее почувствовала, чем увидела, что там пусто. Шаром покати. Мышь повесилась. Все продукты в моей кухне казались плоскими, словно вырезанными из бумаги – за ними не было ничего. Нет, если вы не знаете, вы всё равно не поймете.

На следующий день я купила уголь и вечером спросила призрака: что случилось? Спросила рисунками на белёной стене. Он понял не сразу: я плохо рисую, да и не привыкла объясняться пиктограммами. У него не было угля, но он нашел кусок мела и рисовал на шкафу.

Понимала эти значки я ещё хуже, чем рисовала. Единственное, что я смогла выяснить: что у него что-то плохо, и он голодает; но это-то я заметила и без него. Тогда мы попытались просто поговорить – раз уж придумали хороший способ. Но я не понимала, злилась, а он насмешливо морщил губы и смотрел на меня с таким снисхождением, что я злилась ещё больше.

В конце концов мы умудрились поссориться пиктограммами. Разошлись надутые.

Ночью я долго смотрела на его лицо, пока он спал. Лицо спящего мужчины так спокойно и доверчиво, каким бы он ни был днем. У него, кстати, чёткие скулы и волосы вьются красиво.

В какой-то момент он вздрогнул во сне, а я случайно взглянула на тень от занавески. Она покачивалась.

Я вдруг поняла, что за огненный дождь он рисовал. Но я не могла даже обнять его во сне. Ничего не могла. Ничего. Не улыбайтесь: вы просто не понимаете, что это, и, надеюсь, не поймёте. Я ничего не могла сделать.

Я приняла успокаивающее и легла спать при свете.

* * *

Всё закончилось дня через два. Была середина октября.

Той ночью я проснулась словно от толчка. Призрак стоял у окна, кошка металась по комнате и жалобно визжала – я видела, как она кричит и как он сжимает губы при этом.

Тени в комнате вздрагивали, качались, замирали.

– Что случилось? – спроса ma я. Он не слышал, но я сама поняла.

Кошка забилась под кровать, он вытащил её за шкирку, она орала, царапалась, – завернул в одеяло. Я сидела на диване и смотрела на него, кутаясь в плед. Он вытащил тёплую куртку из шкафа и обернулся.

– Удачи, – сказала я. – И возвращайся.

Он кивнул. Я увидела, как отразился сполох света в его глазах, – самого сполоха не видела. Он выбежал из комнаты.

Несколько минут я была там одна. Я слышала, как лают уличные собаки вдалеке и скрипит старая липа за окном. Я видела, как вздрагивают и качаются тени. Я думала: лишь бы всё обошлось, пусть будет по-прежнему.

А потом мир взорвался.

Я сидела на полу, клубы пыли и искр проходили сквозь меня, и сквозь меня падали балки, вокруг бушевало прозрачное дикое пламя, осыпавшаяся побелка смешалась со стеклом. В огне почернело его кресло, горели ветхие плетеные ковры подо мной, занимались и дымили книги. Беззвучно. Пошатываясь, я встала и прошла на кухню. Её уже не было – пол провалился, огонь дожирал его рёбра. Я пошла по тлеющим и дрожащим перекладинам. Чего бы я только не отдала тогда, чтобы просто упасть в обморок, – но я видела и ощущала так отчётливо и ясно, слишком отчётливо и ясно. Перекладины осыпались, и я осталась стоять в воздухе, в глотке пожара.

Потолок падал. Я запрокинула голову. Горящий мусор, искры, зола снегом сыпались в открытые глаза, губы, прожигали мои ключицы и плечи и летели вниз, и оседали в пепле, а я чувствовала их не больше, чем мёртвая.

Я знала, что мне достаточно включить свет, чтобы не видеть этого. Но ведь всё равно это не сон, который закончится с пробуждением. И я смотрела, кусая губы и вздрагивая, когда горсти искр брызгали мне в лицо.

Когда упал потолок, открылось небо – тихое, чистое и такое глубокое, что в нём можно было утонуть. Я никогда прежде не видела его так ясно. По совести сказать, я вообще никогда не видела что-либо так ясно, как в ту ночь. Подо мной и вокруг меня плясал пожар и рушились стены, а я смотрела на чужие созвездия. Долго.

Потом я скрючилась над плитой и разревелась, как соплячка.

Было утро, середина октября.

* * *

Неделю я провела на пепелище.

Каждый день вставало солнце. Я смотрела, как встаёт солнце. Утренний туман забирался в мою постель. Его постель сгорела. В сумерках в квартире больше не оставалось ни теней, ни перекрытий, я ходила по воздуху.

Глухая стена напротив тоже не пережила бомбежку. Когда розовело небо, светлели и руины его города – выступая из темноты, словно покрываясь белым инеем.

Солнце поднималось выше, туман таял, и вместе с ним таял для меня его мир. Серебристые арки мостов и ажурных лестниц, увитых плющом. Бледный дым угасающих пожаров. Солнце успевало пронзить насквозь стрельчатые окна и осколки цветных, как леденцы, витражей, и у меня сводило горло: куда там моему серому миру, унылым многоэтажкам и облысевшим по осени тополям. В его городе мосты взлетали до неба и звездами пересекались над шпилями башен.

Каждый день я не успевала увидеть еще что-то – еще одну деталь, еще один завиток, в последний момент сверкнувший и растаявший в свете. Каждый день не хватало еще хотя бы двух минут, хотя бы минуты. Хотя бы нескольких секунд.