Поле битвы

Зара ненавидела всех «белых» женщин. Ненавидела за то, что те могут многое, что не может она, одеваться во что хотят, смеяться когда хотят, разговаривать громко, не боясь окрика, за то что при желании могут «пилить» своих мужчин, ругать, а некоторые даже бить, не опасаясь быть избитыми в ответ. Она, как и все воспитанные в строгости мусульманские женщины всего этого не могла, не имела права. Видя множество нищих «гяурок», она считала их нищету справедливым наказанием за ту вольность, свободу. Так же она воспринимала, унижения, которым подвергались работавшие у них и других кавказцев украинки. Правда, вместе с тем она считала, что её правоверные сыновья оскверняются об их нечестивые тела. Она привыкла видеть их бедных и бесправных… Но стоящая сейчас перед ней явно не была, ни униженной, ни бедной, ни больной, к тому же так бессовестно оголилась. Женщина должна стыдиться, закрывать свое тело и даже по возможности лицо. Так её воспитывали с детства, воспитывали даже в годы её молодости, когда мусульман в безбожном СССР пытались воспитывать в духе веры в Партию, а не в Аллаха. Аллах наказал тех воспитателей, лишив их разума и воли, отнял у них власть над людьми. Так почему же он не накажет эту бесстыжую, не накажет всех других, кто приходит на рынок с голыми руками, ногами, спинами, животами, бессовестно соблазняя мужчин, почему не накажет, так же как всех этих хохлушек, как эту проклятую Аньку, чтобы и у этой не было ни денег, ни мужа, чтобы и она не трясла здесь своим кормленым телом, а была вынуждена так же как все эти твари вымаливать кусок хлеба, чтобы и она пахла не духами, а потом!?

Аня успела настолько хорошо узнать Зару, что легко разгадала те мысли, таящиеся в глубине её бездонных тёмных как южная ночь глаз, читающиеся по нервному изменению рисунка морщин и складок рано состарившегося лица.

Женщина остановилась, теребя висящие на её грудном кармашке очки. Они секунд десять смотрели друг другу в глаза.

– Почём петрушка!? – женщина не отводя глаз, спросила неожиданно резко.

– Четырэ рубла, – так же резко ответила Зара и между ними, бело-золотистой, бархатно-кожей, благоухающей покупательницей и тёмно-зловонной, морщинистой торговкой сразу обозначилось напряжение.

– Что… эти три былинки стоят целых четыре рубля!? – покупательница с каким-то удовольствием вступила в перепалку, через загар на её упругих щеках всё сильнее проступал румянец, пухлые, слегка накрашенные губы злобно кривились.

– Если ты такая бэдная, я тэбэ за тры отдам, – зловеще усмехнулась Зара. – Уступлу, если ты пять пуков возьмёшь… за пятнадцат уступлу.

– За пять твоих поганых пуков, я больше чем десять своих рублей не дам!

– За дэсят!? – Заре как будто стало не хватать воздуха. Она схватилась рукой за шею и открыв рот судорожно дышала, сверкая россыпью золотых зубов.

– Разве это петрушка!? – покупательница пренебрежительно, двумя пальцами с наманикюренными ногтями, словно неприятное насекомое взяла пучок, лежавший на прилавке.

– Не беры… уберы свои руки… я тэбэ ничего не продам… я лучше сгною всё, а тэбэ нэ продам! – Зара уже просто кричала, в то время как её лицо искажали гримасы боли.

На крик матери бежал Рауф. Другие покупатели, видя, что грядёт какая-то заваруха, торопливо отходили подальше от эпицентра скандала. Напротив, кавказцы с хмурыми лицами подтягивались со всех сторон. Так, что на подмогу женщине, случай чего, мог прийти, разве что один дачник – другие русские мужчины как-то моментально «рассосались». Дачник же, видя, что дело запахло «керосином» повернулся к Ане и быстро зашептал ей:

– Если её сейчас начнут бить, я попробую помочь, а вас прошу, кричите громче: Русских, нерусские убивают. Я понимаю, никто не прибежит, но они именно таких криков очень боятся. Я сталкивался с ними, знаю.

Дачник нервничал, сжимая в руке ящик на котором сидел, видимо думая использовать его в качестве орудия. Но Аня была совершенно спокойна:

– Не бойтесь, они её пальцем не тронут.

– Вы так думаете? – не выпускал из рук ящик дачник.

«Они потом за всё на нас отыграются», – хотелось ответить Ане, но она, конечно, этого не сказала, не имела права.

Похоже, то что её никто не посмеет тронуть понимала и покупательница. Она совсем не испугалась ни начавшей заходиться в истерике Зары, ни разновозрастных джигитов злобно-плотоядно пожирающих её глазами.

– Эй ты, что нэ выдишь… мы тэбэ ничэго продават нэ будэм… иды отсуда! – Рауф с ходу вступил в «бой», набегая на женщину, словно собираясь сбить её с ног.

Покупательница сверху вниз пренебрежительно ожгла взглядом бежавшего прямо на неё коротышку, да так, что тот, уяснив, что его не боятся, резко затормозил. Женщина с отвращением бросила петрушку назад и отчётливо, громко, явно для всех вокруг собравшихся, произнесла:

– Это куда же мне идти, недоносок, я здесь дома? А потом, у нас к незнакомым людям на «вы» обращаются! – она неспешным движением вынула из чехла на поясе мобильник, набрала номер …

– Алло!.. Это районная прокуратура!? – она опять заговорила нарочито громко.