Поле боя при лунном свете

Между нами протянулось молчание. Надо было что-то делать, и я сделала. Подошла к нему вплотную и прошептала: «Поцелуй меня…» Это была проверка. Ведь им нельзя!..Я думала, он испугается, но он спокойно сказал: «Одну секундочку». Затем засунул руку во внутренний карман пиджака и что-то вытащил. В этот момент ветер качнул фонарь и осветил это «что-то» – маленький транзисторный приемник.

«На!» – и он протянул мне его. Ничего не понимая, я уже прикоснулась к транзистору, как вдруг…

Транзистор – та минимально ценная вещь, заменяющая обручальное кольцо, которую можно вручить девушке со словами: « Арей ат мекудешет ли бедавар зэ кедат Моше ве Исраэль ». «Вот, этим ты мне посвящаешься в жены по закону Моше и Израиля». Формула обручения. Сейчас поступают по-другому – обручаются прямо в день свадьбы, но в виде исключения можно сделать и так. Я поняла, что это судьба. И судьбы я убоялась.

Мне стало жутко. В этот момент – может, нетерпение его подвело, а может, мое решение не на уровне разума, а на уровне подсознания, уже созрело к тому мгновению – как бы то ни было, одно его движение решило всё, что уже, возможно, было предрешено. Не дождавшись, пока я возьму транзистор, он сам сунул мне его в руки. Судьба… Транзистор… Судьба, как змея ужалила меня. Транзистор, как жаба, ожег мне руку. Я швырнула его наземь и снова бросилась бежать. Вдогонку мне несся крик моего ночного «жениха»:

«Погоди! Остановись! Нас Б-г послал друг другу! Такого больше не будет!»

Мама замолчала. Я встал, подошел к окну. За ним шумели деревья, которых несколько минут назад там еще не было. В их кронах клокотал ветер. Навстречу стаям рвущихся с ветвей листьев летели стаи звезд. В конце убегающей в темноту аллеи виднелась женская фигурка, что с каждым мгновением становилась всё крохотнее.

– Я бежала… бежала… – вновь заговорила мама. Затем усмехнулась. – В-общем-то до сих пор бегу. А тогда… Где-то в парке я наткнулась на компанию. Волосы до плеч, гитары… ”Make love, not war!” Подошла к ним. Они меня приняли. В-общем, свой первый в жизни поцелуй я в ту ночь получила. Только не от того.

Я вспомнил фразу из Корана: ”Аллах – лучший из хитрецов.”

– И что? – резко спросил я. – Этот сионистский солдат похож на твоего ночного знакомого?

Она пожала плечами.

– Судя по твоему описанию, – заключил я, – ничего общего.

Вновь наступила тишина.

– Ави!

Иногда мама называла меня этим именем, сокращенным от ”Авраам”.

– Я Ибрагим, мама.

– Ави, этот человек должен был стать твоим отцом.

– Мама, мой отец Махмуд Шихаби.

– А должен был стать – он. Именно твоим – твоим и Ахмеда. Потому, что мои сыновья – вы.

– А Мазуз и Анис?

Она не ответила. Она отвернулась. Она провела в молчании минуты две, вслушиваясь во что-то, одной лишь ей ведомое.

– Помни всегда, Авраам. Мы – евреи.

Я почувствовал, что моя мать в этом мире надолго не задержится.

* * *

Мазуза мы не видели больше месяца. Мы даже не могли добиться от военных властей, чтобы нам сообщили о его состоянии или о том, какие обвинения против него выдвинуты. Отец нанял адвоката, одного из лучших в Мадине, за четыреста пятьдесят доларов. В соответствии с установленным порядком к Мазузу был допущен представитель Красного креста, и, наконец, состоялось свидание. Я не ходил на него. Не знаю, почему. Были отец и сестры. Аниса не брали – во-первых, боялись, что он натворит там что-нибудь, и у нас будут неприятности, во-вторых, папа прекрасно знал, во что его втянул Мазуз, и не хотел, чтобы он лишний раз светился в полиции. Одно дело фотоснимки Аниса – они у евреев, конечно же, есть – а другое – живьем, так сказать. Чем меньше народу его знают в лицо, а не по фотографии, тем лучше.

Когда отец вернулся, я спросил:

– Ну, как он выглядит?

– Бледненький, – коротко ответил отец.

Впоследствии выяснилось, что на допросах его раздевали донага и обливали холодной водой. Бить, правда, не били. Допросы велись на уровне:

– Расскажи нам, что ты сделал?

– Я ничего не сделал.

– Расскажи нам, что ты сделал.

– О чем мне рассказывать? Я ничего не знаю.

В конце концов, единственное обвинение, которое удалось на него повесить, было « раджэм хиджара » – метание камней. Что же касается организации подполья, бросания «коктейлей Молотова» и прочего, либо они об этом не прознали, либо ничего не смогли доказать.

Мазуз вышел из тюрьмы героем. Выпятив грудь, он вошел в квартиру в окружении юных почитателей. Мать, стоявшая в том месте, где зала переходила в коридор, уходивший вглубь квартиры, вся как-то сжалась в комок, тихо сказала: «Здравствуй» и отправилась в свою комнату. Я сунулся было за ней, пытаясь стать ниточкой, которая вновь соединила бы ее с моим братом, но мама, выглянув из черной раковины шали, заговорила совсем о другом.

– Знаешь, – сказала она, – о чем Ахмед тогда спросил у отца за минуту до последнего приступа? Он спросил: «Папа, а что говорят люди перед тем, как умереть?»

– И что папа ему ответил?