Поле чести

— Он принес интересы своего народа в жертву интересам другого народа.

— Другого, — какого?

— Вероятно, какого-то другого народа.

— Ну, какого, давайте конкретно.

— Того, которого не устраивала мощь нашей страны.

— А есть какой-то такой народ?

— Есть.

— Так что, Ельцин — агент Антанты, получается?

— Я не видел этих документов у В. А. Крючкова. И к тому же ироническое высказывание по поводу Антанты, учитывая беду, в которой находится страна, мне тоже непонятно.

— Александр Глебович, а вот это ощущение, что Вы сидите в окопе, а вокруг Вас враги и Вы отстреливаетесь, оно изначально Вам присуще или только в последние два года?

— Это, скажем так, присуще после Вильнюса… но тоже не надо упрощать, хотя сходство определенное есть. Ведь в Приднестровье тоже сейчас люди сидят в окопах и они в точно такой же ситуации.

— Александр Глебович, т. е. врагов много.

— Безусловно.

— Александр Глебович, ведь точно так же начался и большой террор в 1930 году.

— Милостивый государь, сейчас об опасности террора можно говорить только со стороны их. Когда разговор о терроре будет уместен с нашей стороны, мы об этом поговорим отдельно.

— Александр Глебович, не кажется ли Вам, что все-таки Вашей работой движет сумма неких мнимостей, в которые Вы верите (я в этом не сомневаюсь), тем не менее это мнимости, за которые потом будет стыдно, коль Вы честный человек?

— Понимаете, я уже долго работаю. Мне стыдно чего-то не было. И если бы я почувствовал такую ситуацию — что я против совести что-то совершил, то, видит Бог, — человек, который поперек всех идет, поперек всего общественного мнения, нашел бы в себе силы сказать, как он это понимает, у этого человека хватило бы сил признать и свою слабость, и свою ложь.

— Верю. Может, это еще не пришло. Скажите, в какой, ситуации Вы были бы готовы взять, я не знаю, топор и пойти на улицу, и бороться уже не с камерой, а с топором в руках? Или не может быть такой ситуации?

— Может.

— В какой ситуации, Александр Глебович?

— В ситуации, когда будет либо какими-то силами их, или какими-то силами, грубо говоря, нашими, развязана гражданская война.

— А вот ваши силы, это что за силы, скажите.

— Силы, которые хотят сохранения государственности, хотят установления законности, желают, чтобы прекратили стрелять в детей — в Осетии, в Цхинвали, Азербайджане.

А Ваша сила — которая желает, чтобы это продолжалось.

— Откуда Вы знаете — во-первых. А во-вторых, покажите мне честного человека, который хочет, чтобы убивали ребенка.

— Они многозначительно уходят от этого, как правило.

Но вам уже предложили рецепт от убийства детей. Что же Вы от него отказались? Вас же он не устроил.

АВГУСТ 1991-ГО: КАРАНДАШИКИ…

Не скрою: я был искренне счастлив в первые часы 19 августа. Но только в первые часы… У меня две версии происшедшего: либо это была инсценировка, либо — попытка законного правительства страны выполнить свои законные обязанности. Выполнение этих обязанностей так страшно затрагивало интересы другой партии власти, что первые решились на переворот. Переворот с примесью инсценировки. По моему мнению, среди крайне симпатичной компании ГКЧП вполне мог быть провокатор. Поясню: допустим, банда из двух человек готовится взять банк. Появляется третий, говорящий, что у него все схвачено: менты не приедут, сигнализация отключена — все в порядке. Банда идет на «дело» и — всех берут. Третьего потом отпускают для последующей работы. Не исключаю — среди ГКЧП был этот «третий». Так вот, я был в полном недоумении к вечеру 19‑го… Прежде всего по поводу своей судьбы. Было обидно — все происходит без меня. А программа ГКЧП, между прочим, была прекрасна по содержанию, правда, весьма дурно написана. Ну, а если бы они победили — я не пел бы им «Славу».

Август 1991 год. 19‑е число.