Поле чести

— Да Илья Сергеевич Глазунов от чистого сердца что угодно может сделать, Вам не кажется?

— Илья Сергеевич Глазунов не в отношении всякого от чистого сердца… И к тому же Илья Сергеевич не был в академическом ученом Совете.

— Мне показывал Гришин такие книжки Глазунова, подписанные Виктору Васильевичу: «Дорогому, лучшему другу от московских коммунистов. Илья Глазунов и т. д.». И он же первый стал говорить на него, когда Гришина не стало.

— Я не понимаю: Вы меня так потихоньку заманиваете к разговору о Глазунове? Я уже сказал, что Глазунова на президиуме Академии и в ученом Совете, который избирал меня академиком, вообще не было.

Смешон разговор, когда приходится доказывать свое, признанное более учеными, чем Вы, академическое достоинство.

— Ваша цель? За что Вы боретесь?

— Я просто борюсь с предложенными мне когда-то для жизни законами. Какие это законы? Возьмите УК РСФСР, возьмите Конституцию СССР. Мою страну решили отменить. Я с этим не согласен.

Если бы это было мнение большинства, то я бы, пусть сложно, но согласился бы на это. Но ведь это не мнение большинства. Это мнение какой-то компаниии, каких-то неизвестных мне людей, не имеющих для меня никакого авторитета, к которым у меня нет ни преклонения, ни просто человеческого уважения к их политическим способностям. Они делят мою страну. Да никогда в жизни я с этим не соглашусь!

Я объясняю, что если бы это была воля народа, тогда ладно уж, черт с ним. Сжал бы зубы и…

Я не понимаю: когда отменяют Родину, когда отменяют Гимн, отменяют все то, на чем я воспитан и что мне дорого.

И это, кроме всего прочего, помимо решения общенародного Референдума 17 марта 1991 года, которое доказывает мою правоту, что воля-то народа была сохранить эту державу.

— А. Н. Яковлев, которого Вы не любите, хотя, может быть, я не прав, говорит примерно то же самое — три человека собрались в лесу и отменили Союз ССР.

— Я, думаю, Яковлев это говорит лишь по той простой причине что его забыли пригласить в эту компанию.

— Во всем том, что вы делаете, во всем том, что мы видим, есть именно ясность гражданской позиции. Можете ли Вы это сделать, сформулировать — что такое Ваша позиция, Ваша человеческая гражданская позиция?

— Если бы я задал этот вопрос Вам, поскольку я, как и Вы, — репортер, Вы бы вот так четко и определенно ответить не смогли, или отделались бы фразой, которой сейчас, по сути, отделываюсь и я: формула не выражает и десятой доли того, что я делаю.

Гражданская позиция — это, конечно, восстановление Родины; это, конечно, правительство, которое будет прежде всего думать об этой семье, которая называется наш народ. Вот, пожалуй, в этом моя гражданская позиция. Я не буду повторять про то, что сделали со страной. Это беззаконно, подло, нелогично, обидно.

— Александр Глебович, неужели у тех людей, которые стоят на митинге на трибуне, больше правды, чем у тех людей, кто заседает в Российском правительстве? Почему Вы так думаете?

— Так я не думаю, я это знаю. Иначе я был бы в правительстве, а не на митинге. Была такая возможность.

— Ну, наверное. Почему Вы думаете, что правда сейчас на той стороне, а не на этой? Объясните.

— Потому, что эта Ваша сторона крадет, разбазаривает страну, обедняет людей до такого состояния, что Вы себе даже представить на можете. Вводит цензуру худшую, чем вводили коммунисты во время последних лет своего правления. Когда они спохватились и начали. Тут я хорошо на себе это ощутил, когда стали завинчивать гаечки. Но, слава Богу, там слишком уже гнилыми были ключи, которыми…

— Ну что, так уж все жулики, Александр Глебович?

— По большей части, да!

— Вот из тех людей, которых принято называть демократами, есть люди порядочные? Если есть, то кто? Собчак — плохой?

— Да я не говорю, что Собчак плохой. Собчак просто не на своем месте, человек, создавший трагедию.

— Нет, ну если крадет, то плохой.