Поле Куликово (СИ)

-Куда ж тебе с нами, касатка? - спросил Тупик, глядя сверху в исплаканные глаза-васильки. - Мы люди - ратные, подневольные, с коней, почитай, не сходим. А что ждёт нас нынче и завтра, о том лишь Бог ведает.

-Христом молю, возьми, боярин! В обузу не стану вам - я на коне проскачу не хуже парня, из лука стрелять умею - хочешь, испытай!.. И обед сварю вам, и порты постираю, и рану перевяжу - я знаю целебные травы, заговоры от дедушки переняла. Хоть до Коломны возьми.

-А твой жених?

-Какой он - жених? Сватал - меня не спрашивал. Один раз его видела, другой - не хочу. Возьми!..

Тупик замялся, решая, но тут, кривя лицо, заговорил Копыто:

-Аль сдурела, девка? Слыхано ль дело - в воинской стороже девиц возить! Первая московская застава обсмеёт, а дойдёт до князя - он головы с нас сымет, первую - с десятского. Ну, ин были бы мы товарники, а то ведь сторожа!

Девушка сникла, ткнулась лбом в сафьяновый сапог боярина, Васька молчал, и тогда подошёл чернобородый и взял Дарью за локоть.

-Не балуй, дочка, не серди ратных людей... Пути из Рязани на Москву не заказаны, ныне - сама себе хозяйка. Прости её, боярин.

Потупив голову, Васька хлестнул коня плетью...

Старый ворон каркнул с дуба над озером, из рощи отозвались его меньшие собратья, воронья перекличка прошла и по ближним зарослям. Зашумели крылья, стая обсела деревья на опушке, волновалась, ждала, птицы крутили носами. В поле догорала рига, курчавился дымок над кучей золы - там, где недавно стоял суслон ржи. Рядом чернел пятачок тока. Языки огня долизывали стебли несжатого хлеба, натыкались на зелёную отаву у межи, медленно умирали; за ними шевелилось под ветерком выгоревшее поле, подёрнутое пеплом. Предзакатное солнце смотрело сквозь дым, и над дымом плавали кругами коршуны. В дальний лесок, пыля, уползал крестьянский обоз, за ним женщины и ребятишки гнали коров и овец. Затихали овечье блеяние и деревянный скрип, всё реже потрескивал огонь, и коршуны, сужая круги, опускались ниже. Старый ворон забеспокоился, подал голос, сорвался с ветки и, минуя язву горелого поля, источающую дымки, полетел туда, где в потоптанной траве валялись трупы. Стая ворон с граем устремилась за вожаком; коршуны, складывая крылья, пикировали на труп лошади у сгоревшей риги... Птицы ещё не начали оргии, когда из кустов с рычанием выбежал большой жёлто-серый зверь, за ним вышли два помельче, с рыжинкой в шерсти, уселись, вздрагивая от зевков, следя за первым. А тот, поджав хвост, нюхая прогорклый воздух, направился в обход ближнего трупа, щёлкая зубами на ворон, поднявших крик. И вдруг сделал скачок, присел, вороны взлетели, а зверь на согнутых лапах, прижав уши, посунулся к трупу, скалясь и рыча. Почти припав к земле, он схватил клыками обнажённую руку, начал рвать мясо, отползая, дёргая на себя тело, смелея от человечины и треска раздираемых мускулов и сухожилий. Молодые волки тоже заспешили к добыче. Вороны пировали на других трупах.

Орда ещё стояла в устье Воронежа, а с этого пятачка земли уже полетело по просторам Руси:

-Мамай идёт!..

Беженцы, воины, странники, приходящие от края кочевой степи, сообщали встречным:

-Орда идёт!

Сколько раз за сто сорок три года со времени первого появления Батыя облетали Русскую землю эти два слова, за которыми надвигались разорение и муки, смерть и рабство!

-Орда идёт!..

II

Тучи над холмами и перелесками сулили грозу, но Мамай не отменил смотра войск в одном из фланговых туменов своей Орды, заполонившей придонские степи. Окружённый десятком телохранителей, сопровождаемый свитой знатных мурз и сотней всадников сменной гвардии на гнедых лошадях, он скакал полевой дорогой вслед за герольдами-бирючами. Всадники проносились мимо стоящих кругами юрт, ограждённых кибитками, мимо конских табунов, овечьих отар и жующих верблюдов. Копыта взбивали пыль; летя по ветру, она преследовала отряд. Табунщики и пастухи, замечая чёрный бунчук и всадника в блестящем одеянии на белом коне, окружённого стражей, лицом падали в траву и оставались недвижными, пока облако пыли не уносилось за холмы, и не затихал вдали топот копыт.