Поле Куликово (СИ)

Мамай принял весть спокойно, хотя тысяча воинов - потеря немалая. Не вассальный сброд - ордынцы. Но может, это - и лучше, что вблизи столицы появится опытный военачальник с отрядом. Тохтамыш поостынет. На племянника Тюлю-бека, чингизида, сидящего в Сарае под именем великого хана Орды, надежда плохая - никудышний полководец. А Есутай Орде не изменит, даже обиженный.

-Ушёл - не жалей. Вот ты - и князь, а не просто темник. Помни моё слово.

Глаза Темир-бека показались Мамаю счастливыми, - видно, темник догадывался, о какой награде вёл речь его повелитель минувшей ночью. Мамай позавидовал ему: он уже не помнил, что значит быть счастливым.

Мамай почувствовал: он сделал всё, что хотел сделать в этом тумене. Оставил на праздник состязаний несколько мурз из свиты и приказал поднять охранную сотню.

-Прикажешь мне назначить начальника первой тысячи или ждать твоей воли? - спросил темник.

-Тебе нужен сильный помощник, я пришлю моего сотника Авдула. Теперь, я думаю, он вернулся из разведки. Подружись с ним.

-Благодарю, повелитель. Богатура Авдула знает вся Орда. Он станет мне братом.

Мамай сдержал усмешку и тронул коня. Проезжая через становище, снова похожее на мирную кочевую орду, завернул к месту судилища. На вытоптанном пятачке вокруг позорного столба, увенчанного шкурой шакала, толпой стояли начальники войска. Лицом к столбу в дубовом кресле восседал начальник четвёртой тысячи, старый сивоусый наян. Не было тут ни муллы, ни судейских исправников - только воины да войсковой писец; это был военно-полевой суд, осуществляемый по приказу правителя. Перед судьёй на коленях со связанными руками стояло несколько человек - торговцы и чиновники, заведовавшие снабжением войска. Их схватили накануне вечером и, судя по разорванным пёстрым халатам, сквозь которые проглядывали исполосованные спины, по вспухшим пяткам, с них уже сняли допрос. Возле столба висел над костром медный котёл, в нём пузырилась чёрная жижа, источая едкий дымок. На том же костре в раскалённой докрасна жаровне блестели жёлтые металлические кружки. Толпа, расступаясь, склонилась перед Мамаем, подсудимые завыли, начали бить землю лбами, моля о милости. Мамай подал знак судье - продолжай. Писец начал читать с бумаги проступки и вины Менглетхожи: обсчитал пастухов при поставке в войско баранов, простые ногайские сёдла выдал казначею за дорогие черкасские, а вырученные лишние деньги взял себе. Данных ему в помощь людей с лошадьми использовал так, будто они его работники, - посылал их к арменам за вином и тем вином торговал в Орде по запрещённой цене; наконец, разбавлял водой лак для покрытия луков, а оставшийся лак сбывал охотникам на ордынских базарах. Далее перечислялись имена тех, кто свидетельствовал о справедливости обвинений.

Едва писец кончил, один из обвиняемых начал молить о пощаде, уверяя, что вернёт убытки в тройном размере, но уже по знаку судьи двое воинов из стражи схватили его, подтащили к столбу позора и прикрутили ремнём. Тогда встал сивоусый, переступая кривыми ногами, приблизился к костру, зачерпнул из котла кипящей жижи в железный ковш. Осужденный закричал, забился, но один из стражников запрокинул ему голову, ножом расцепил зубы.

-Ты был всю жизнь ненасытен, - сказал сивоусый. - Так пусть же твоя утроба переполнится, наконец, - и вылил вар в глотку осужденного. Крик захлебнулся, тело несчастного изогнулось, голова стучала о столб. Тысячник возвращался на своё место судьи мимо обвиняемых, трясущихся в ознобе.

Писец начал перечислять вины другого. Их оказалось немало, но главной было нарушение очерёдности поставок снаряжения и фуража в отряды. В первую очередь и самое лучшее он давал тем, которые ему больше платили. Это был прожжённый взяточник, и Мамай, слушая, дрожал от гнева. Почему этот человек столько лет злоупотребляет ханским ярлыком? Почему жалобы на него приносили пострадавшим новые ущемления? Не иначе за ним стоял кто-то из самых высоких мурз, возможно, находящихся в свите Мамая. Значит, не только в тумене Есутая кормится эта шайка служебных воров... Надо будет допросить его самому.

Первого осужденного распутали и бросили у подножия столба, на его место привязали бородатого человека средних лет. Его лицо Мамаю было знакомо - сам вручал ему ярлык года четыре назад, но тем сильнее гневался теперь. "Когда чиновники начинают красть открыто - жди конца государства", - припомнился восклик шаха Хорезма, вырвавшийся у него перед концом его империи. Мамаю стало зябко.

-Какой рукой ты брал взятки? - спросил осужденного сивоусый, подступив к нему со щипцами. Тот дёрнулся, взвыл, пряча руки назад, за столб.

-Вижу - двумя.

-Не-ет!.. - Он сунул вперёд левую руку и отдёрнул, но лапа стражника перехватила её у кисти, вытянула и повернула ладонью вверх.

-Твоя рука любит хватать чужое золото, так лови его...