Поле мечей

По ноге Домиция текла кровь, и Юлий не мог не заметить разочарования и расстройства легионера. Губы его шевелились, и, судя по всему, воин вовсе не признавался противнику в любви. Наконец он взял себя в руки и отошел на исходную позицию. Выражение лица Суна не изменилось; он лишь слегка поклонился сопернику — впервые за все время состязания. К удовольствию зрителей, их любимец нашел в себе силы широко улыбнуться и ответить на поклон поклоном. Бойцы встали рядом и приветственно подняли мечи.

Рений сияющими глазами взглянул на Цезаря.

— С твоего позволения, эдил. Если бы мне помогал Домиций, обучение новых воинов стало бы более успешным. Он думающий боец, и ученикам пришлось бы тянуться за ним.

Головы всех сидящих в ложе словно по команде повернулись к старому гладиатору — упоминание о новом легионе не могло пройти незамеченным.

— Если и Брут, и сам воин согласятся, я пришлю Домиция к тебе. Ведь я обещал помощь — и лучших центурионов, и лучших учителей.

— Нам также необходимы кузнецы и дубильщики, — продолжил было Рений, но Юлий покачал головой, и старый гладиатор замолчал.

На арену вышли Брут и Саломин, и Сервилия поднялась с места. Волнуясь за сына, красавица вздрогнула; руки сами собой сжались в кулаки. Освещенный факелами ринг почему-то казался зловещим.

Юлию хотелось успокоить возлюбленную, пусть даже просто взять за руку, однако он не позлил себе этого, хотя и ощущал возле плеча каждое ее движение, чувствовал разносящийся в вечернем воздухе запах тонких духов. Рядом — но не вместе! Гнев и растерянность не дали в полной мере насладиться торжественностью момента, когда эдил подкреплял печатью ставку в пять тысяч золотых — конечно на Брута. Помпей сидел с таким выражением на застывшем лице, что настроение Юлия поднялось, даже несмотря на упрямство Сервилии. Увидев ставку, Адан с трудом подавил возглас ужаса, и Цезарь дружески подмигнул секретарю. Только что они вместе проверили запасы, и выяснилось, что привезенного из Испании золота уже нет. В случае проигрыша пяти тысяч придется проводить избирательную кампанию в кредит. Конечно, Юлий не стал раскрывать молодому испанцу такие подробности своей частной жизни, как покупка черной жемчужины в подарок Сервилии. Сейчас драгоценность приятно оттягивала карман, и ощущение было настолько восхитительным, что Юлию захотелось преподнести подарок сейчас же, несмотря на дурное расположение духа красавицы. Конечно, если задумываться о цене вещицы и о том количестве оружия и доспехов, которые можно купить на эти деньги, то восторг заметно спадал. Впрочем, лучше не думать о неприятном! Да, жемчужина стоила немало — шестьдесят тысяч золотых. Наверное, он все-таки сошел с ума. Конечно, было бы слишком экстравагантно записать такую сумму на свой счет. Торговец поклялся именем матери, что никому не откроет стоимость сделки, а это означало, что подробности станут известны всему Риму, гулякам каждой пивной и клиентам каждого притона не раньше, чем через пару дней. После таких мыслей жемчужина словно тотчас потяжелела, и эдил почти бессознательно сжал в руке свидетельство собственного полного безрассудства.

Саломин внимательно наблюдал за всеми боями Брута, включая и тот, в котором он ударом лишил противника сознания, а потом едва заметно царапнул ему ногу мечом, чтобы добиться необходимой первой крови. Даже если бы сейчас он находился в своей лучшей форме, то все равно предпочел бы сразиться или с Домицием, или с Суном. Ведь молодой римлянин дрался без единой паузы; он не останавливался, чтобы задуматься о тактике действий, а потому казалось, что и мускулы, и тело его натренированы до такой степени, что действуют сами собой, без участия мозга. Глядя на Брута, Саломин нервно сглотнул и приказал себе успокоиться и сосредоточиться. Пошевелив плечом, он с отчаянием почувствовал, что затянувшаяся было рана на спине снова открылась. Обливаясь холодным потом, боец тревожно ждал сигнала к началу схватки.

Сегодня во время перерыва случилось непредвиденное. Пока Саломин обедал на своем скромном постоялом дворе возле городской стены, к нему подошли несколько солдат и, вытащив на улицу, начали нещадно избивать. Били до тех пор, пока не сломались палки. Сам воин так и не понял, чем провинился. Втер в раны гусиный жир и изо всех сил старался не терять присутствия духа. Однако надеяться уже было не на что, и лишь гордость заставила мастера выйти вечером на арену. Он негромко произнес молитву, и слова родного языка, казалось, принесли успокоение.

Прозвучали фанфары, и первое движение бойца оказалось инстинктивным: он попытался увернуться. В тот же миг спина раскололась от боли, а на глаза навернулись слезы; факелы тут же расплылись и превратились в звезды. Почти вслепую он взмахнул мечом, но Брут, конечно, ловко ускользнул. От боли и отчаяния Саломин громко вскрикнул: поврежденная мышца отказывалась повиноваться. Еще один удар — откровенный промах. Лицо бойца заливал пот, и он остановился, собираясь с силами.