Поле сражения

Возле бывшей управы партизаны остановились. Всадники поглаживали ладонями потные конские шеи, вытирали шапками пот с лошадиных боков, но строя не нарушали. Командиры, откинув медвежий полог, вылезли из саней.

Ревком по случаю праздника оказался закрытым на большой висячий замок.

– Ну что, так и будем торчать? – ни к кому не обращаясь спросил Горлов.

– Говорил я, надо предупредить вашего Седыха, а нет, наверное, и не топлено здесь целую неделю.

– Совет можно провести в нашем доме, – предложил Машарин, – там наверняка тепло.

– Конечно, – с вызовом сказал Горлов. – Твои крепостные позаботились о тебе. Только мы в твой дом не пойдём. Порочить советскую власть не будем. Сейчас пошлю за Седыхом, пусть сам топит, чтобы через два часа было жарко.

Машарин не стал отвечать на выпад Горлова. Велел партизанам выводить и поставить на конюшню коней, а самим отогреться в казарме, где есть самоварный куб и можно попить чаю, пока не организуют обед.

– Давайте ко мне; – предложил командирам Ульянников, – мама там наготовила к празднику. Покушаем, отдохнем, а?

– К тебе можно, – согласился Горлов. – Садись, командир, – жестом пригласил он Машарина в кошеву.

– Я пойду домой, Николай Степанович, – твёрдо ответил тот. – А вы накормите людей и к четырём часам будьте готовы к обстоятельному докладу. Можете ехать.

– Так мы отвезем вас, Александр Дмитриевич, – предложил Ульянников, просительно взглянув в холодные глаза командира.

– Нет, я пешком, комиссар, – козырнул и пошёл к набережной, придерживая у бедра шашку.

Горлов проводил его долгим взглядом, крутнул головой:

– Интеллигент! Скажи, Ульянников, чем он силен? Не знаешь? И я не знаю. Не орёл, а есть в нём вот это. Я на его месте уже три раза по морде бы мне съездил. А он молчит!

– Я просил тебя подобных разговоров не заводить, – сказал Ульянников. – Не место им и не время. Для дела он полезен в сто раз больше, чем некоторые орлы.

– Не спорю. Силен. Только не по-нашему силой. Генерал…

Чисто выметенный и обставленный елочками парадный вход оказался закрытым. Машарин дёрнул несколько раз за шнурок звонка, в доме никто не отозвался. Попробовал пройти через двор, но калитка тоже заперта, и он вернулся к звонку.

– Господи, носит тут нелегкая! – услышал он наконец ворчливый Мотин голос. – Посидеть не дадут. Чё надоть-то?

– Откройте, Мотя. Это я.

– Лександр Митрич! – вдруг запела она, отпирая засов. – Радость-то какая!

– Здравствуйте, Мотя, – улыбнулся он, уловив в лице служанки подозрительную весёлость. – Празднуете?

– А то как, чай, годовой праздничек-то! Проходите к себе, я счас покушать снесу. Али, может, в гостиной накрыть?

– Да нет уж, посижу с вами, – возразил он, снимая полушубок и вешая поверх ремня с шашкой и пистолетом. – Чай горячий?

– Дак чё ж вам на кухне-то? Я быстренько!

– Ничего, здесь поем, – сказал он, проходя на кухню.

Там за столом сидел, облокотясь на чистую скатерть и разглядывая своё отражение в самоварной меди, захмелевший Осип, вечный машаринский дворник, от старости сухой и плоскогрудый, с длинными, как из жердей пристроенными конечностями и большим турецким носом над запавшим ртом. Бороду он стриг ножницами и поэтому всегда выглядел одинаково небритым. Перед ним стояла наполовину опустошённая бутылка коньяку.

– Здравствуй, Осип! – приветствовал его Машарин. – С праздником! Сиди, сиди. Ишь, как тебя! Ты что же, не слышал, что вино вне закона?

– Ге-е! – засмеялся старик. – Это самогон вне закона а этот коньяк завсегда в законе! Французы, сказывал Митрий Саныч-то, в будни дуют его, а тут праздник, вот како дело-то, якуня-ваня. Праздник, Христос воскрес!

– Воскре-ес! Кого несёшь, старый чёрт! Воскре-ес!.. Родился, а не воскрес. На-дралси… У! – ткнула Осипа кулаком спину Мотря. – Не знали мы, барин, что вы будете, а то бы ни в жисть…

– Ладно, Мотя, – успокоил её Машарин, принимаясь за еду. – Я только думал, Осип баньку истопит.

– А чё, – встрепенулся Осип, – баньку, это мы в момент, якуня-ваня. Воды приволоку, дрова сухие, только лучину поднеси. Банька с дороги первое дело. Венечки у меня – сам знашь! Как опеть на свет родисси… А чё отвоевался так быстро? Месяца не прошло… Други так воюют и воюют.

– Чё болташь, не думашь? – крикнула ему Мотя. – Вот не хотела капли дать, так выпросил! Я же хозяйского никогда крошки не взяла! Этот леший попутал. Да чтоб я…

– Полно, Мотя. Я теперь вам не хозяин.

– Как так, – вскинулась Матрёна, – кого такое говорите, барин?

– Вы теперь сами себе хозяева. На меня не оглядывайтесь, живите, как хочется. Здесь, в доме, ревком разместится.

– А мы?

– Осип, наверное, останется сторожем, как раньше уже был. А вы можете переходить в нашу старую избу. Возьмите всё, что надо, и живите.

Мотя долго смотрела на него, соображала что к чему.

– Дак чё, углы я тамыка грызть буду? – вдруг обиделась она. В коровьих глазах её накопилось, не проливаясь, по чашке слез, раскрытые губы дрожали.

– А, – махнул рукой Осип. – Дают те избу, спасибо скажи. Проживёшь. – Он потянулся было к бутылке, но Мотря перехватила её раньше.