Поле сражения

– Это так, – согласился Улаханов, – время своё сделает. Только мы-то с вами не вечны. Где вы собираетесь жить, Андрей Григорьевич? – разом меняя тон, спросил он. – У меня вам долго оставаться нельзя. Ревком прознает, расстреляют меня. А у меня дети, хозяйство… Поверьте, мне ничего для вас не жалко. Только боюсь…

– Гонишь, значит? – скорей утвердительно, чем вопросительно произнёс Черепахин, медленно повернув к хозяину злое лицо. – А каяться не будешь?

– Зачем – гонишь? Будь другое время, так живите хоть целый год. А сейчас – не знаю, ничего не знаю. – Улаханов поднялся, накинул шубу. – Вы говорили, без денег вы. Вот деньги, пятьсот рублей, – он вынул из кармана аккуратно перевязанную лежалую пачку кредиток. – Вы не обижайтесь, только бережёного бог бережёт. Помочь я вам всегда с дорогой душой, а рисковать не могу. Ваше дело военное, а я… До свиданья, господа. Всего вам доброго.

Не дождавшись благодарности, он мягко прошёл через юрту и тихо прикрыл за собой дверь.

Черепахин так и остался сидеть, закусив губу и смежив тусклые глаза.

– Сволочь! – наконец выдавил он. – Откупился, тварь вонючая!

Анна Георгиевна порывисто вскочила с лежанки, поправила на узких плечах доху, прошлась в собачьих чулках по грязному полу, остановилась спиной к мужу; бледная, исхудавшая, с прилипшей к щеке косой прядью волос.

– Ну и куда мы теперь? – спросила раздражённо.

– Чёрт его знает, – равнодушно сказал Черепахин.

– Ка-кое же ты нич-то-жество! – сквозь зубы произнесла она.

Черепахин не ответил, только сплюнул с губы прилипшую крошку табака. Ему уже приелись её бесконечные скандалы, несдержанные и грязные, как будто её никогда не учили другому обращению. Став нищей и бездомной, она сразу потеряла былую величественность и опустилась, превратившись в обыкновенную бабу, злую и распущённую. Странно, что он не мог справиться с ней такой, не мог поставить на место или вышвырнуть к чёрту на этот волчий мороз. Ни любви, ни ревности, ни надежд на её приданое у него уже не было, но он терпел её, потому что знал: достаточно остаться одному – и он растеряется, перестанет сопротивляться. Она была теперь для него дрожжами, на которых всходила и ненависть и воля к жизни.

– Какая я дура, что не ушла тогда с Силиным. Он хоть не такой мякиш, как ты! – уже кричала Анна Георгиевна.

– Ну и надо было уйти, – сказал Черепахин.

– Не твое дело! Я могу и сейчас уйти!

«Нет, хрен-то, – возразил про себя Черепахин. – Теперь и ты без меня никуда! Связаны веревочкой покрепче всякой любви! За свои миллионы ты зубами будешь глотки рвать! Одна у нас дорожка».

Анна Георгиевна тоже знала, что она не уйдёт от него до тех пор, пока не выяснится все с Машариным и они не прибьются к одному берегу.

О том, что Машарин командует отрядом красных, Черепахииы узнали сразу же, но его предательству не поверили: нечего ему было искать у красных, всё, что может потребоваться человеку, – богатство, слава, влияние, связи, – все было по эту сторону черты.

– Контрразведка – дело тонкое, – пояснял Черепахин, – могли ему дать и такое задание: войти в число партизанских руководителей, чтобы потом разом покончить с ними. Да и точные данные о замыслах врага, считай, половина успеха… Эта история с мандатами – от нас и от этого Черевиченки, – помнишь? – мне тогда ещё показалась более глубокой, чем объяснял он. Игра опасная, но свеч стоит…

Версия показалась Анне Георгиевне убедительной. Машарин в её воображении превратился в героя и великомученика, совершающего самоотверженный подвиг во имя спасения России. С этой точки зрения она объясняла себе и его нерешительность по отношению к ней: не мог он взять на себя ответственность за её судьбу, готовясь принести себя в жертву на алтарь отечества. И она любила его теперь ещё сильнее.

– Какой он, к черту, великомученик? – пытался разубедить её при последней встрече Силин. – Просто здоровое трезвое животное с хорошо развитым чувством самосохранения. Шкура всегда дороже идей, вот он и переметнулся. Будьте умницей, Анна Георгиевна, не творите себе кумира, из чего нельзя сотворить. Поедем со мной в Иркутск. Оттуда я увезу вас в любой город, какой пожелаете, и буду преданно любить до конца своих дней. Я не мальчик, мне не двадцать, и даже не тридцать, я отвечаю за свои слова. С Андреем Григорьевичем вам не по пути, это вы и сами прекрасно понимаете. А Машарин пустышка, вы любите не его, а созданный вами же идеал.

Анна Георгиевна тогда пригрозила пожаловаться мужу, если Силин позволит себе ещё раз подойти к ней с подобными предложениями.

– И я всажу пулю в его пустую скворешню, – сказал Силин. – Впрочем, я ему зла не желаю. Я хочу только добра вам и себе. Пусть живёт. Но вы, как вы?..

– Еще раз прошу оставить меня, Евгений Алексеевич! – сказала она. – Я люблю Александра Дмитриевича и знаю его лучше вашего. Я пойду по его следам, и он будет моим. В этой погоне мне нужна собака. Ею будет муж. Вы вообще ни при чем!..