Поле сражения

– Пачэму нэ признает? – возразил, рывком вскинув голову, Гогитидзе. – Прызнает! Я лично протыв всякой власти. Лично, понымаешь? А народ установит савэцкую, – я защищать её буду. Жэлание народа – закон! Моё дэло Колчака бить!

– А зачем? – спросил Ульянников. – Тебе ведь всё равно, какая власть. Мы, большевики, за Советы, эсеры – за учредиловку. А тебе всё равно? Значит, можно и не бить Колчака.

– Ви не прави, Ульянников, – поднялся с места Стунджайтис. – Освобождение от колчаковского режима – дело всего народа. Ми должны поддэрживать всех, кто есть противник его. Гогитидзе не просто противник. Он есть борэц. Товарищ Горлов, по-моему, прав. Дело освобождения только вииграет, если камандовать фронтом будит таварищ Гогитидзе. Думаю, Александр Дмитриевич поймет нас правильно.

Машарин не был готов к такому повороту дела и не смог даже лёгким кивком ответить на реплику Стунджайтиса. Опёршись побелевшей скулой на кулак, чего обычно не позволял себе делать в присутствии посторонних, он пристально рассматривал невыцветший прямоугольник синьки на стене, где, как он знал, ещё недавно висел литографический портрет Верховного правителя. Иногда взгляд его отрывался от этого пятна, скользил по лицам, не задерживаясь ни на ком в отдельности, и снова возвращался на прежнее место. Со стороны можно было подумать, что вопрос о замене его на посту командующего для него давно решённый.

Но это было не так. Острая обида, сначала полоснувшая только по сердцу, теперь затемнила и сознание.

Ему казалось, что он только теперь правильно понял всегдашнюю ершистость Горлова, которую раньше принимал за бескомпромиссную прямоту преданного делу человека, а на самом деле бывшую только несдержанностью властолюбца. Даже кожаная куртка-«комиссарка», в которую, несмотря на духоту, оставался затянутым начальник штаба, вызывала у Машарипа неприязнь. Его злило и кажущееся безразличие Стунджайтиса, и беспомощность Ульянникова, и умная насмешливость Лесникова. Особенно выводил из себя нагловато-уверенный вид Гогитидзе, посматривавшего теперь на всех, как на подчиненных. Ему, конечно, хочется стать командующим.

«Подожди, подожди, – уговаривал себя Машарин, – тебе-то чего хочется? Власти? Почестей? Славы? Но ты ли клялся себе быть только чернорабочим революции?» – и он усмехпулся над собой, облегчённо переводя дух и приобретая способность слушать и понимать соратников.

Все ещё спорили, и конец этому спору должен положить он, Машарин. Он поднялся, откинул пальцами со лба крутую прядь, постучал по столу карандашом, требуя полной тишины.

– Я поддерживаю кандидатуру товарища Гогитидзе на должность командующего. Вы согласны принять её, Илларион Артемьевич?

Гогитидзе в ответ неопределённо развёл руками, что должно было означать то ли «что поделаешь», то ли «надо подумать ещё».

– Ну, вот и прекрасно, – сказал Машарин, правильно истолковав этот жест как знак согласия. – Думаю, что члены ревкома и командиры не сочтут нужным заменять остальных должностных лиц. Начальником штаба фронта по-прежнему остаётся товарищ Горлов, комиссаром – Ульянников. Под моим командованием прошу оставить нашу партизанскую группу.

– Подожды, – остановил его Гогитидзе. – Какой такой комиссар? Какой началник штаба? Мине не нада комиссара! Начальник штаба я сам найду!

– Ничего не выйдет, Илларион Артемьевич. Этих людей вам назначает ревком.

– Вы делаете ошибку, Гогитидзе, – сказал Машарин. – Партизанское движение в нашей губернии находится под контролем партии большевиков. Как вы помните, именно большевики, рабочие станции Иннокентьевская и шахтёры Черемхово, в частности, снабжали ваш отряд оружием и деньгами. – Машарин выдержал паузу, как бы желая убедиться, что Гогитидзе действительно не забыл этого, но тот не сказал ни да ни нет, только нервно повёл крыльями носа. – И сегодня мы, большевики, не допустим никаких анархистских действий ни с чьей стороны. Поэтому к вам и направляется в качестве комиссара фронта большевик Ульянников, а начштаба тоже большевик – Горлов.

– Прекраты ты это – балшэвык, балшэвык! Я сам балшэвык!

– Это с какого же времени? – удивился Ульянников.

– С какова, с какова? С этава самова. С зеводня! – заявил Гогитидзе и вдруг засмеялся щедро и заразительно, показывая ряды белых крепких зубов.

– Это надо понимать так, что товарищ Гогитидзе полностью признает только советскую власть и во всем поддерживает РСДРП, – разъяснил невозмутимый Горлов. – А теперь перейдём к делу. Зови, товарищ Гогитидзе, свой бывший штаб. Оформим это дело документально.

Гогитидзе выглянул в сени, гортанно выкрикнул три фамилии, среди которых была и фамилия Антонова. Машарин при этом вопросительно посмотрел на Горлова – не тот ли самый, мол? – но Горлов только передернул плечами: чёрт его знает.

– Хватыт троих? – спросил Гогитидзе.

– Хватит, – сказал Горлов, ожидая тех, кто должен появиться в двери, и первым увидел безбородое бабье лицо Антонова.

– Тьфу, – сплюнул он, но тут же взял себя в руки. – Садитесь, товарищи. И давайте сразу к делу. Поздно уже.