Поле заживо сожженных.

Я начал песню в трудный год,
Когда зимой студеной
Война стояла у ворот
Столицы осажденной…

И где бы ни переступал

Каких домов пороги,
Я никогда не забывал
О доме у дороги.

О доме горестном, тобой

Покинутом когда-то.
И вот в пути, в стране чужой
Я встретил дом солдата.

Тот дом без крыши, без угла,

Согретый по-жилому,
Твоя хозяйка берегла
За тыщи верст от дому.

Она тянула кое-как

Вдоль колеи шоссейной —
С меньшим, уснувшим на руках,
И всей гурьбой семейной.

Кипели реки подо льдом,

Ручьи взбивали пену,
Была весна, и шел твой дом
На родину из плена.

Полупрочитанность «Дома у дороги» остается и даже становится все заметней, едва ли не выступает на первый план. И вот почему мы можем так сказать. Спустя более полувека после изгнания врага с родной земли общество только начинает осознавать: в России даже нет памятника 16 миллионам замученных немецкими фашистами гражданских лиц, что на пять миллионов превышает потери Красной Армии. Людей буквально ошарашили только что опубликованные энтузиастами такие архивные материалы о злодеяниях гитлеровцев в родной Александру Твардовскому области: в ней каратели «сожгли дотла более пяти тысяч сел и деревень, из них около 300 вместе с мирными жителями». Помножьте эти цифры на восемнадцать оккупировавшихся территорий нынешней Российской Федерации. На фоне названных чудовищных злодеяний страна, можно сказать, практически не слышит обращенного к ней в «Доме у дороги» голоса великого мастера ритмического искусства:

Как жадно в рост идет трава
Густая на могилах.
Трава – права.
И жизнь жива.
Но я про то хочу сперва,
Про что забыть не в силах.

Та память горя велика,

Глухая память боли.
Она не стишится, пока
Не выскажется вволю.

И в самый полдень торжества,

На праздник возрожденья
Она приходит, как вдова
Бойца, что пал в сраженье.

Как мать, что сына день за днем

Ждала с войны напрасно,
И позабыть еще о нем,
И не скорбеть всечасно
Не властна.

И такое же могучее слово на тему непомерных страданий жителей Отечества в другой главе поэмы, с призывом ничего не забывать:

Прошла война, прошла страда,
Но боль взывает к людям:
Давайте, люди, никогда
Об этом не забудем.

Пусть память верную о ней

Хранят, об этой муке,
И дети нынешних детей,
И наших внуков внуки.

Пускай всегда годину ту

На память нам приводит
И первый снег, и рожь в цвету,
Когда под ветром ходит.

И каждый дом, и каждый сад

В ряду – большой и малый.
И дня восход, и дня закат
Над темным лесом – алый.

Пускай во всем, чем жизнь полна,

Во всем, что сердцу мило,
Нам будет памятка дана
О том, что в мире было.

Затем, чтоб этого забыть

Не смели поколенья.
Затем, чтоб нам счастливей быть,
А счастье – не в забвенье.

4

В подробной хронике Омской писательской организации к 100-летию А. Т. Твардовского, талантливо исполненной Василием Савченковым и точно названной «Травля», есть потрясающее свидетельство уже цитировавшейся нами Валентины Александровны, дочери поэта, о его жуткой депрессии в послевоенные годы – годы тяжелейшей жизни населения в условиях разрушенного войной хозяйства. Не могу не привести это редкое и столь существенное высказывание полностью:

«Наиболее тяжелый период наступил после войны, на рубеже 40-50-х, когда стихов отец почти не писал. И длилось это не месяц, не год, а несколько лет кряду. Мучительное разрушение прежней веры отвращало от стихов. У отца даже возникла мысль о самоубийстве. Об этом не знают ни читатели, ни почитатели его таланта, ни земляки поэта.