Полет к солнцу

Населения в таких домах нет. Мы приступили к делу. Вот уже очистили одну площадку и теперь на нее будем складывать все, что достанем снизу. Пошли глубже. Нас уже не видно, и мы ничего не видим, кроме потрескавшихся стен с цветным накатом, следов от картин и ковров, оборванного шнура. Холодный пот выступает на многих лицах работающих. Сердце тревожно стучит в груди. Становится страшно от мысли, что где-то под нами огромной разрушительной силы бомба, которая притаилась и только ждет, чтобы ее неосмотрительно качнули... Фашисты посылали нас на смерть... Опасность и мобилизует нас, и отнимает у нас последние силы. Не найдем ли хоть что-нибудь из съестного?

Кто-то пытается нарушить грустное однообразие веселым разговором:

— Обязательно что-то найдем, раз здесь люди жили...

— А может, их давно с острова вывезли. Откуда ты знаешь?

— Мой товарищ ездил сюда неделю и привозил кое-что.

— Где он теперь?

* * *

На третий день работы в «бомбен-команде» показался стабилизатор. Мы замерли. Началось самое сложное: по камешку, по щепочке очищали «толстую даму». Так заключенные называли бомбу. В доме мы нашли полные шкафы одежды, консервы, спрятанные про запас заботливыми норвежками. Кое-что передали бригадиру-немцу, сидевшему около вышки и наблюдавшему за нами в бинокль.

В развалинах мы прежде всего искали оружие. Это было тайной всех вместе и каждого в отдельности. Нам бы найти хотя бы один пистолет, пронести в барак. Я до крови изодрал руки, разгребая самые укромные места заваленных квартир, но оружия не нашел.

Наш бригадир только один раз отважился спуститься в яму, в которой «сидела» бомба. Увидев ее, мгновенно выскочил из ямы. Нам предстояло прикрепить к ней тросы, с помощью которых потом ее поднимет и перенесет в сторону огромный передвижной кран.

Я знал, что многие пошли в эту команду, чтобы добыть еду, теплую одежду, оружие. И все же главное — не рисковать, суметь перехитрить взрывной механизм бомбы.

В эти минуты я глубоко раскаивался, что пошел в эту «бомбен-команду». Здесь о побеге нечего было и думать, потому что невозможно пройти сквозь охрану и проволоку, не переплыть с острова на сушу. А несколько дней работы не укрепили здоровья, а измотали нервную систему до предела. Возможно, товарищи мои уже привыкли к такой острой опасности? Но вряд ли можно к ней привыкнуть.

На мое счастье, все обошлось хорошо. Бомбу подорвали где-то в карьере, и я с помощью друзей возвратился в свою планирен-команду.

* * *

Еще когда мы прибыли на остров, я приметил барак, в котором жили одни дети — мальчики. Он стоял немного в стороне, в лесу, его охраняли, как и все бараки, занятые пленными. Производил он на нас, взрослых, очень тяжелое впечатление. У каждого из нас остались дети, меньшие братья и потому ребячьи фигуры в полосатой одежде, с пришитыми к шапкам наушниками для тепла, с номерами и буквами «Р» на брюках и куртках вызывали у нас глубокое сочувствие. У ребят были винкели — красные, видимо, за попытку к побегу или участие в протестах взрослых, и зеленые — за воровство. Из рассказов Димы я узнал, в чем проявлялось это «воровство» на территории Германии. Маленькие невольники... Они тоже носили номер. Их заставляли работать как взрослых. Я познакомился с Колей Урбановичем в нашей планирен-команде. Разравнивая на земле бетонный раствор, он ставил свою лопату рядом с моей, ему было тяжело. Изнуренное бледное личико, слабые детские плечи, тоненькая шея, мокрая от дождя спина. И мне припомнился такой случай... Летом сорок первого года, когда наш полк стоял вблизи Конотопа, кто-то из моих товарищей, поднявшись в воздух по «зрячему» самолету немецкого разведчика, сбил его. Летчик выпрыгнул с парашютом. Мы помчались на машине взять в плен фашиста. Пока доехали до обозначенного места, гитлеровского пирата уже схватили колхозники.

Среди степи, на нескошенной пшенице сгрудилась толпа женщин и детей. В их тесном кругу стоял высокий немецкий офицер. Рядом лежало тело мертвого паренька-пастушонка.

— Убил, бандит, ребенка! — с болью в голосе сказал колхозник.

— Расстрелять его, проклятого! — выкрикнул кто-то. Какая-то женщина протолкнулась в середину толпы.

— Своими руками задушу убийцу! Пустите! Успокоив женщину, мы не допустили самосуда и доставили немецкого летчика в штаб полка.

Нам и в голову не приходило отдать его на расправу разгневанных людей. Думаю, что колхозники, как не кипели их сердца гневом, не допустили бы самосуда. А вот этот фашистский ублюдок, как только опустился на землю, тут же стал стрелять в первого увиденного им человека.

В лагерях я был невольным свидетелем того, как издевались эсэсовцы над советскими мальчиками-подростками. С содроганием в сердце смотрел я на их тоненькие ручонки и ножки. Чистые глазенки детей были грустными, печаль съедала детство маленьких невольников.

Бригадир нашей команды за что-то взъелся на Колю Урбановича. Он приказал мальчику таскать рельсы, чтобы проложить колею, по которой ходили вагонетки. Я помог Коле выполнить эту работу. Во время обеда Коля заговорил о себе.