Полет к солнцу

Как-то раз, согретые теплом костра, мы заговорили с вахманом по-простому, по-человечески. Он расчувствовался, открылся перед нами. Все было необычно: мы, невольники, сидели вокруг угасающего костра плотным кругом, а чуть в стороне - солдат немецкой армии, наш охранник и первый наш враг. Нас согревал один костер, и мы говорили о самом дорогом для нас на свете - о свободе, жизни и человеческой судьбе. "Камрад" рассказал нам, что он во время первой мировой войны был на фронте солдатом и попал в Россию. Его завезли далеко - на Урал и там он работал на заводе, жил в бараках. Молодой, неженатый, он подружился с русской девушкой и влюбился в нее. Разговаривая с ней при встречах, немецкий солдат выучил русский и на ее родном языке сделал ей предложение. И, наверное, все бы и сложилось так, если бы не настало время отъезда пленных на родину. Солдат из вагона сквозь слезы глядел на любимую девушку, возвращался в Германию с добрыми чувствами к стране, в которую погнал его кайзер в качестве завоевателя.

"Камрад" вытянул из кармана портсигар и подал его заключенным, предложил закурить. Костлявые руки потянулись к вахману. Придерживая одной рукой винтовку, он другой делил всем поровну табак. Когда заключенные бросились крутить цигарки, у них не нашлось бумаги. Вахман вытащил газету, но перед тем, как порвать ее, озираясь, прочитал несколько сообщений с фронта. Пересказал и заметку о том, что в Германии уже испытывается чудо-оружие, которое спасет гитлеровскую армию от поражения и принесет ей победу.

- Вы сами ежедневно видите это оружие. Оно там, на стартовых площадках. Но эти ракеты ничто против силы и гнева народа. Тот, кто проливает человеческую кровь, погибнет, как собака! - выкрикнул "Камрад" и, увидев, что к нам приближается капо, подал свою обычную команду: "Начинай работа!"

Много мыслей породила у нас эта беседа, разрешение разжигать костер и угощение табаком. Простые люди всех стран стремятся к дружбе, сближению. Этот седой человек-труженик во второй раз на своем веку принужден был взять в руки оружие, чтобы воевать против России, убивать людей, к которым у него нет ненависти. Он отбывал повинность в гитлеровской армии, а душой был с нами, понимал нашу тяжелую судьбу.

Так мы нашли сочувствующего среди врагов. В тот вечер на лесных тропинках мы много говорили о "Камраде" и решили привлечь его к нашему заговору. Пользуясь его поддержкой, мы мечтали осуществить наш план быстро.

Может быть, такой добрый и душевный солдат согласится перелететь с нами в Советский Союз? Ведь положение вахмана ему не предвещает ничего хорошего при встрече с нашей армией.

Сам по себе напрашивался новый вариант побега.

* * *

Мокрый, липкий снег сыплет и сыплет. Сквозь рябящую пелену видны строения, капониры, самолеты. Жизнь на аэродроме замерла. Кое-где шевелятся лишь заключенные. Сюда привезли и свалили в кучу огромные маскировочные маты, приготовленные из лозы. Мы по одному разносим их к каждому капониру. Ходить приходится далеко, работа подвигается медленно. Особенно надоедает снег: он прилипает к нашим долбленкам, и мы опасаемся, как бы не упасть, не сломать, не вывихнуть ноги. Ранение, вывих пугают больше, чем сама смерть, потому что больного невольника ожидают нечеловеческие муки.

Эсэсовец сердито подгоняет меня, кричит, грозит палкой. Я не решаюсь оглянуться, чтобы не поскользнуться. Но нога подвела, подвернулась, и я сел. Удар, другой, третий. Пытаюсь встать, не могу.

- Вставай, русише швайн! - кричит фашист и бьет сапогами в грудь. Я попросил товарищей помочь. Они взяли меня под руки, поставили на ноги. Но я не могу поднять свою ношу, а фашист приказывает взять ее на плечи. Что делать? Эсэсовец ждет, а я держусь на разболевшейся ноге. Ребята стоят рядом.

Когда фашист подойдет, думаю про себя, я ударю его, - и всему конец. У меня в кармане лежит небольшой нож - заостренная железка. Ребята знают о ней. И когда я опустил руку в карман, кто-то вплотную придвинулся ко мне, незаметно схватил за руку.

- Что ты делаешь? - шепчет Петр Кутергин. - Хочешь погубить все наше дело?

Я вынул руку из кармана, пробую идти - больно. Начинаю подпрыгивать на одной ноге, передвигаюсь, опираюсь на плечо друга. Петр берет мой мат и несет его. Догнали передних. "Хочешь погубить все наше дело?" - звенит в голове. Правда! Себя и всю нашу группу! Как я мог подумать про нож?..

В бараке товарищи выправили и "укрепили" мою ногу, достали какой-то костыль, а за ужином подсунули мне лишнюю картофелину, немного хлеба.

- Зачем? Чье это? - удивился я.

- Ешь! - приказал Михаил Емец.

Позднее меня вызвали из комнаты в коридор, шепнули: "Иди в прачечную". Взял я какое-то бельишко, поковылял туда.

В коридоре прачечной - бело, как и на дворе. Пахнет влажным бельем, мылом. Владимир-старший, с которым я уже давненько не видался, пододвинул табуретку, предложил сесть.

- Ну, как поживаешь, Михаил? Что с тобой было сегодня? Тяжелая ноша досталась?

- Споткнулся... Ногу вывихнул.

Владимир сочувственно посмотрел на ногу, медленно сказал:

- Не выдержал, значит? А помнишь, как человека сожгли?