Полет на месте

Вдоль стен стояли полки, пока что пустые, на которые будут складываться материалы по выборам, поступающие из типографии. Посреди комнаты три необъятно больших канцелярских стола Лютеровской фабрики для того, чтобы разбирать эти материалы. Управлять нашей деятельностью были призваны три начальника, один из них — секретарь главного избирательного комитета Йыги, вальяжный господин, стриженный под ежик, — спустя некоторое время заинтересовался мной. Вероятно, у него возникла достойная некоторого сожаления мысль воспитать из меня образцового чиновника. Другой начальник, которого мы видели реже, был главный секретарь комитета — Мяги, господин с металлически–серым взглядом, хотя и казавшийся каким–то бесцветным, из–за своих пепельных волос, но зато самая светлая голова из всех начальников, которым выпало позже мной руководить. И третий был председателем нашего комитета, притом меньше всего вмешивавшийся в нашу работу, — эдакий сморчок в очках с толстыми стеклами по имени господин Маддиссоо, то и дело испускавший пары недовольства, но в целом безобидный дядя».

Улло объяснил:

«Как я понял, их задача заключалось в том, чтобы поступившие из государственной типографии инструкции по выборам распределить между избирательными комиссиями городов и уездов и отправить им по почте извещения. Все избирательные участки должны были получить извлечения из конституции и законов по парламентским выборам, необходимые указания и бюллетени вплоть до избирательных, а также книги протоколов».

Где–то здесь я подчеркнул два слова и поставил два вопросительных знака: рационализация Улло?? Потому что он рассказывал, будто, проделывая с этими бумагами всяческие манипуляции, что–то предложил упростить и это было принято на вооружение. Произошло же следующее: когда папаша Йыги объяснил, какие материалы им принесут через два–три дня, Улло — «Ну понимаешь, из щенячьего тщеславия…» — спросил: «Господин Йыги, я, конечно, допускаю, что избирательные бюллетени должны быть одного формата, но остальные–то, сколько их там — девять разновидностей — не должны же быть напечатаны одинаково? Может, целесообразнее нарезать их так, чтобы длина и ширина была трех размеров? Получилось бы девять разных форматов. Легче было бы делить на стопки?..»

После чего господин Йыги затащил Улло в свой кабинет и попросил повторить свое предложение. Затем поволок его на улицу Нийне в государственную типографию, и они изложили суть дела мастеру. С опозданием, правда на один день, материалы были напечатаны в разном формате. И папаша Маддиссоо крякнул: «Неплохая была идейка…»

Они корпели над бумагами три недели подряд, и 26 февраля к вечеру материалы выборов снова были сосредоточены на верхнем этаже Вышгородского дворца. Упаковки бюллетеней по сто штук в каждой плюс протоколы в восьмидесяти ящиках, обитых жестью. Весь вечер, ночь и следующее утро все три начальника главного комитета плюс Улло считали бюллетени и проверяли данные книг протоколов. Разночтения, кстати, были мини–минимальные.

На другой день восемнадцать помощников были уволены. Улло предложили работу — чиновником канцелярии парламента.

Улло комментировал: «Ничего потрясающего за несколько месяцев моей работы в канцелярии парламента не произошло. Время от времени папаша Йыги посылал меня с документами в другие места, в том числе и на заседания парламента, депутатам передать документы или доставить их оттуда в канцелярию. Выяснить отношения с машинописным бюро. Пока господин Йыги не вызвал меня в свой кабинет — но это было уже в августе 38‑го — и не спросил, не хочу ли я перейти работать в Государственную канцелярию? Это было повышение, не правда ли? Небольшое, но все же повышение. Старшим чиновником канцелярии. С месячной зарплатой семьдесят крон. Ну, я поиронизировал, что получается два повышения с прибавкой десять крон в год. Можно подсчитать по таблице зарплаты государственных служащих, что через двадцать лет я стану министром и через тридцать — премьер–министром. Согласен. Почему бы и нет? Итак, быть посему».

Улло рассказывал:

«Ты спрашиваешь, какая была общая атмосфера на этих трех первых должностях? Охарактеризовать это довольно просто. Самая непринужденная, самая радостная была в тот первый месяц в главном избирательном комитете в компании девчонок и парней. Детсадовский жизнерадостный гомон. Но эта атмосфера внушала также — как бы невероятно это ни казалось — толику веры в свою значимость. И затем, понемногу, из одного ведомства в другое, радостный гомон умолкает, детсадовское состояние сохраняется и чувство собственной значимости растет.