Полёт на трапеции

Русские книги в Израиле

Что морочить вам голову сказками или интрижками,
Если рядом сюжет очень горестный и настоящий?
У подъездов в Израиле ящики с русскими книжками,
Будто траурный знак, появляются чаще и чаще.

Через Чехию, Венгрию, Австрию и Адриатику

Мы за взятки везли, превышая пределы загрузки,
Философию, физику, химию и математику,
Блока, Бунина, Чехова – всё, как понятно, по-русски.

Цену мы себе знали и были не глупыми, вроде бы,

Но как много углов оказалось в обещанном круге…
И не шибко счастливые на исторической родине,
Русским словом спасались мы, книгу раскрыв на досуге.

Нанимались на всё, до рассвета вставали в полпятого,

– и за швабру, и лом, и лопату, – а чтоб не дичали,
Поломойка-филолог в уме повторяла Ахматову,
А маляр-математик листал Фихтенгольца2 ночами.

Мы пробились к владению скальпелем, числами, перьями,

И гортанный язык перестал тяготить, как вериги.
Мы остались собой – мастерами, а не подмастерьями! —
Но состарились люди, а рядом состарились книги…

Нашим детям и внукам иврит уже много привычнее,

Чем их простенький русский, бесцветный, как стены приюта.
И когда мы уходим, потомки считают приличнее
Ящик с книгами вынести – вдруг пригодятся кому-то.

Я прощенья прошу у любителей слога изящного,

Что безрадостны часто метафоры нового века…
Не считая своих – слава Богу, не сложенных в ящики! —
Этих траурных книг у меня уже – библиотека.

Нелюбовь

Жизнь, как мячик, кидаю – лови! —
А во взгляде читаю тоску.
Я привык к твоей нелюбви,
Будто к тесному воротнику.

И возьму я руки твои,

И безволию их удивлюсь.
Так привык я к твоей нелюбви,
Что уже её не боюсь.

Напролом, от стужи дрожа,

Сквозь болотные камыши.
О любви ты пела, душа?
Так поди-ка теперь попляши!

Было всё – и тонул, и горел,

И с обрыва прыгал во тьму —
И не смог, не хотел, не посмел
Научиться жить одному,
Без тебя.

Но опять позови

И отринь – скитаться по льдам…
Я привык к твоей нелюбви.
Я её никому не отдам.

Полёт на воздушной трапеции