Полет над пропастью

— Ну, гляди ж, холера сракатая! Запросишь меня телку покрыть! Ни в жисть не уломаешь даже за ведро самогонки! Сама к быку потащишься вместе с телкой! Он вас обоих…

— Скажи, разве он мужик опосля того!

— Кто? — спросила Варя.

— Ну, пастух, Леха! Я про него зудела!

— Мужчин беречь надо. И любить! — сказала Варвара.

— Ты че? Иль не похмелилась с утра? Кого беречь? Леху, что ли? Да его, жеребца колхозного, во все закорки каталкой жалеть надо, пока через уши не обсерится. Он же, хряк поганый, говорят, к телкам лезет в ферме. Баб ему мало свиноте. Он же как выпьет, кобель борзой, даже к старухам лезет!

— Зачем?

— Понятное дело, под юбки! Ему деды наши пригрозили намедни яйцы отстрелить! Чтоб прыть погасла.

— Жалко, — вздохнула Варя.

— Кого? — вылупилась соседка.

— Яйцы жалко. Цыплят не будет.

— Ты че, Варька? Мужики цыплят не выводят. Иль в городе все позабыла на хрен! Я про Леху лопочу. Погоди, он тебя еще не видел. Как встретит, приставать начнет и под юбку полезет. Он же чумовой. Ему что телка иль баба, одинаково.

— А мне зачем он?

— Ну как? Все ж мужик!

— Да идите вы вместе с ними! Какой мужик? У меня Витя есть! Свой! Самый родной! — заплакала Варька.

— Успокойся, подруга. Труп не семечко. Коль в землю лег, не прорастет. Не дано того покойным.

— Брешешь! Витек каждую ночь приходит и все жалеет меня! Гладит, на руках носит и любит. Он со мной всюду!

— Ну, то ваше счастье! А я своего не вижу и не хочу вспоминать! Вместо радостей аборты, вместо подарков пиздюли.

— Это уже плохо. Надо такого к порядку! Чтоб свои сопли на других не вешал.

— Да я ему знаешь, как вламывала! Он у меня двери жопой открывал и враз вылетал во двор. Через рога кувыркался!

— Рога? Ни разу таких не видела!

— Да ты что? В нашей деревне почти все мужики рогатые!

— Почему?

— Бабы им рога ставят. Одна с соседом, другая с кумом, иная с председателем, а третья со всеми подряд. Кто от кого родил, не знают и не помнят. И ты смотри на жизнь веселее! Сдох мужик, завтра другой будет. Лишь бы у тебя меж ног не пересохло. Не убивайся по мужику! Хотя бы ради здоровья хахаля заведи себе! Поверь, что враз дышать будет легче! И огород вскопает, и сена заготовит, и дров напасет, и ночью зажмет.

— А у тебя есть этот хахаль?

— И не один! — похвалилась соседка.

— Все рогатые?

— А че их праздновать, корявых гадов? Пока Сенька сеном занят, я со Степкой кувыркаюсь. У меня застоя нет! Зато и нынче, ношусь, как кобыла ломовая и ни одна хвороба не берет. Я вон пузырь самогону дерябну с вечера, а ночью с хахалями все сеновалы обваляю. Утром выхожу во двор как огурчик и целый день пашу что проклятая. И ничего, жива! А поначалу, как и ты, на сопли изошла. Не мужика, детву и себя жаль было. Но быстро все дошло, как жить надо. И… наладила! На то мы бабы, одним словом: плутовки! А что в том плохого?

— Жить? Для чего?

— Для детей и самой себя! Уразумела? — не отставала соседка.

— Для детей? А мы им нужны?

— Мамка! Ну, как можешь? Кто я без тебя? — подошла к Варе Анжела.

— Девочка моя! Сиротина горькая!

— Покуда ты живая, дочка не сирота! Это точно. И не звени пустое. Дитя от мамки начало берет. Ее теплом греется! Ты ее жизнь. С тобой она до старости. И не дурей, слышь? Бери себя в кулаки и начинай заново. Ништо не потеряно. Ты баба, как и другие. Не хуже лучших, не последняя и не первая вдова. Нас много и всякий день прибавляемся в числе. Бывает, иные спиваются, другие вовсе падают в грязь.

Но настоящие бабы все выдерживают. А почему? Кто сказал, что мы слабый пол? Да это вовсе не мы, а потому что над нами потолок слабый, не защищает пол. А в своей никчемности нас винит! Верно бренчу?

— Верно, Галка! — вспомнила Варя имя соседки.

— Во! Это уже по-нашенски! Вы тут не суетитесь, я все подмогну! Принесу сала, картохи, огурцов, капусты, молока и сметаны, понятное дело, пузырь прихвачу. И дышите серед нас радостно. Пусть пропадет горе! Мы станем жить назло ему.

Она вышла из дому, позвав за собой Анжелку. И вскоре на столе появилось все: холодец и винегрет, тушеная картошка и жареная рыба, пельмени и сметана, творог и капуста, домашний хлеб и помидоры. А посередине вспотевшая бутылка самогона.

— Маме нельзя пить! Она больна…

— Цыть-цыпленок! Твоя мамка наших кровей. Мы сами знаем, чем выбить с грудей тоску-кручину. С первого стакана взвоет, а на третьем запоет. Все вдовые через это прошли. И не тебе учить! — налила в стаканы, подала Варе:

— Пей, подруга!

— А что это?

— Первач! Знамо дело, я говна не принесу! Да ты не нюхай! То уж опосля, когда пузырь осушим, пустую понюхаем. А теперь пей! — наколола на вилку огурец, дала Варе, та поднесла стакан к губам, у Анжелки глаза округлились. От страха или удивленья перехватило дыхание. Она никогда не видела, чтобы мать пила что-то крепкое да еще стаканом. Тут же она пила давясь и морщась, но осилила до дна и, поставив стакан, спросила:

— Из свеклы?

— Хрен там из свеклы! Из зерна! Как же ты так от свойского отвыкла, что уже и определить не можешь! Эх- х, Варя! Знать, правду базарят, что в городе народ портится быстро, как молоко на солнце.