Полет сокола

Карла Распа вопросительно взглянулд на Альдо. Тот ничем не прояснил для нее мое будущее, и она вышла в холл и далее на улицу. В открытое окно комнаты, где мы стояли, до нас долетел высокий звон колокола Сан Донато, пробившего два раза.

-- Мне надо идти, -- сказал Альдо. -- Я опаздываю уже на пятнадцать минут. Я только что звонил Чезаре, сказать, что ты здесь. Он и Джорджо все утро тебя искали.

Он говорил резко и немного уклончиво. Я не знал, чем это объяснить -то ли беспокойством, которому я был виной, то ли чем-то еще. Казалось, он не хочет оставаться со мной наедине.

-- Скоро придет Чезаре, и я хочу, чтобы ты сделал все, как он тебе скажет. Понятно?

-- Нет, -- ответил я. -- Не совсем. Но, возможно, я пойму, когда он появится, -- и после некоторого колебания добавил: -- Не знаю, говорила ли тебе синьора. Утром я заходил к ней домой.

-- Нет, -- сказал Альдо, -- она мне не говорила.

-- Я встретился с ее мужем, -- продолжал я, -- и, когда ее не было в комнате, мы несколько минут разговаривали. По ходу беседы он упомянул -- не буду вдаваться в подробности -- про то, что в Риме, лежа в больнице, получил несколько анонимных телефонных звонков. Звонила женщина с намеками по твоему адресу.

-- Благодарю, -- сказал Альдо.

Его голос не дрогнул. Выражение лица не изменилось.

-- Я подумал, -- неловко сказал я, -- что лучше тебя предупредить.

-- Благодарю, -- снова сказал он и направился к двери.

-- Альдо, -- сказал я, -- извини за то, что сейчас произошло, -- за досадное столкновение между Карлой Распа и синьорой Бутали.

-- Почему досадное? -- спросил он, помедлив и держась за ручку двери.

-- Они такие разные, -- сказал я, -- между ними нет ничего общего.

Он остановил на мне жесткий, загадочный взгляд.

-- Вот здесь ты ошибаешься, -- сказал он. -- Обе они хотели только одного. И в этом Карла Распа оказалась более откровенной.

Он вышел из комнаты. Я слышал, как хлопнула входная дверь. С его уходом меня вновь пронзило острое чувство неизвестности -- что ждет меня впереди.

ГЛАВА 20

Мне не хотелось оставаться одному. Я разыскал Джакопо, который собирался уйти к себе.

-- Можно мне пойти с вами? -- робко спросил я его.

На его лице отразилось удивление, затем удовольствие, и он махнул мне рукой.

-- Конечно, синьор Бео, -- сказал он. -- Я чищу серебро. Пойдемте, вы составите мне компанию.

Мы пошли в его квартиру. Он провел меня в свою собственную кухню, она же гостиная с окном, выходившим на виа деи Соньи. Это была веселая, уютная комната; сидевшая в клетке канарейка пела под звуки транзистора, который Джакопо, возможно из почтения ко мне, тут же выключил. На стенах висели картинки самолетов, вырванные из журналов и вставленные в рамки. Различные серебряные предметы -- ножи, вилки, ложки, блюда, кувшины, кружки -- стояли в центре кухонного стола; некоторые еще покрывала розовая паста, другие были уже вычищены и ярко блестели.

Большинство из них я узнал. Я взял в руки небольшую круглую миску и улыбнулся.

-- Это моя, -- сказал я, -- рождественский подарок. Марта никогда не позволяла мне ею пользоваться. Говорила, что она слишком хороша.

-- Капитан держит ее для сахара, -- сказал Джакопо, -- и всегда пользуется ею, когда утром пьет кофе. Его собственная слишком большая.

Он показал мне миску большего размера, которую еще не вычистил.

-- Эту я тоже помню, -- сказал я Джакопо. -- Она из столовой, и мать ставила в нее цветы.

На обеих мисках, Альдо и моей, были инициалы А. Д.

-- Капитан очень дорожит всеми семейными вещами, -- сказал Джакопо. -Если разобьется что-нибудь из фарфора, а это бывает нечасто, он очень огорчается, или если что-то теряется. Он никогда не выбросит то, что осталось от прежних дней и от его отца.

Я поставил миску на место, Джакопо взял ее и принялся чистить.

-- Странно, -- сказал я, -- что он так уважает традиции.

-- Странно? -- повторил удивленный Джакопо. -- Вовсе нет, синьор Бео, уверяю вас. Сколько его помню, он всегда был таким.

-- Возможно, -- ответил я, -- но в детстве он был настоящим бунтарем.

-- Ах, в детстве, -- Джакопо пожал плечами. -- В детстве мы совсем другие. В ноябре капитану исполнится сорок.

-- Да, -- сказал я.

Канарейка снова запела. Ее песня была счастливой, безыскусной.

-- Я волнуюсь за брата, Джакопо, -- сказала я.

-- Не стоит, -- коротко ответил Джакопо. -- Капитан всегда знает, что ему надо.

Я взял кусок замши и стал полировать свою маленькую миску.

-- Неужели за все эти годы он совсем не изменился? -- спросил я.

Джакопо слегка нахмурил брови, видимо размышляя над моим вопросом.

-- Пожалуй, стал более задумчивым, -- наконец проговорил он. -- У каждого свое настроение -- и у меня, и у него. Когда он один и о чем- то думает, лучше его не трогать.

-- И о чем же он думает?

-- Если бы я это знал, -- ответил Джакопо, -- то не стоял бы в этой кухне и не чистил серебро. А был бы, как он, членом художественного совета и указывал бы другим, что делать.

Я рассмеялся и промолчал. У Джакопо была своя грубоватая мудрость.