Полет в неизвестность

— Ты вот что, Иван Иванович, дай зампотылу отбой праздника, поужинаем без вина и водки. Обойди городок, проверь все огневые точки, дай команду усилить посты и выставить боевое охранение за пределами городка. К двадцати двум часам должны быть готовы две колонны машин. Одна пойдет с саперной ротой и офицерами-оперативниками, другая с двумя взводами мотострелков и также с офицерами нашей группы. Первую поведу я, вторую — ты. Все, командуй. Я поехал. Хотя нет, постой… А если они незаметно подтянутся раньше и начнут штурм, пока мы их в шахтах искать станем, что тогда? Тогда они вызовут транспортные самолеты, захватят наши трофеи, оставят группу прикрытия, чтобы нас боем связать, а сами помашут нам ручкой. Нет, брат, так дело не пойдет. К шахтам вышлем разведгруппы, вдоль шоссе установим посты наблюдения с рациями, а их встретим здесь. Давай формируй усиленные разведгруппы. Немцев, указанных Корчинским, немедленно арестовать.

Полковник, командир танкового полка, встретил Савельева, как и положено, по-фронтовому. В кабинете уже был накрыт стол, сияющий свежими помидорами и малосольными огурчиками, дымилась вареная картошка, в тарелках аппетитно розовело мастерски нарезанное сало с мясными прожилками, холодными слезами плакала бутылочка «Московской».

Савельев, оглядев яства, только сглотнул и с горечью развел руками:

— Рад бы, товарищ полковник, но не могу, дело очень серьезное у нас намечается. — Он кратко изложил полковнику суть дела.

— Да, Савельев, ну и дела! — Полковник все же налил в стаканы родной и кристально чистой. — Ну, давай, будь здоров!

Медленно выцедив по-танкистски настоящий напиток, достойный истинных мужей, а не какой-то там захудалый немецкий шнапс, полковник занюхал кусочком хлеба и положил его обратно на тарелку.

— Вот что я тебе скажу, подполковник. В этой операции, как ты сам понимаешь, танкам участвовать несподручно, пехота нужна. А у меня ее хрен да не хрена. В разведроте сорок человек, двадцать — взвод связи, столько же саперов. Связистов я тебе не дам, там одни дети двадцать шестого и двадцать седьмого годов рождения, а разведчиков и саперов забирай, ребята тертые. Транспорт я дам.

Савельев поблагодарил полковника, пообещав в случае удачи самолично тому дырку в кителе для ордена просверлить. Договорились, что танкисты прибудут в хозяйство Савельева к двадцати двум часам.

Глава 47

Гибельная для Германии война началась 1 сентября тридцать девятого года. Мы, немцы, безгранично верившие в мудрость фюрера и несокрушимую военную мощь державы, тогда еще не могли и представить, чем все обернется. Польская армия под смертельными ударами наших танковых и механизированных корпусов, сотен бомбардировщиков, штурмовиков и истребителей люфтваффе разваливалась и была деморализована. Казалось, будто правительство Польши и польские генералы изначально не собирались серьезно воевать с нами. В полном составе правительство уже 6 сентября бежало из Варшавы в Люблин, 9 сентября — в Кременец, 13-го — в городок Залещики на границе с Румынией, а 16 сентября министры перешли польско-румынскую границу. Страна и польская армия были брошены на произвол судьбы.

С первого дня войны фюрер постоянно находился в возбужденном состоянии. Он рвался на фронт, нервно обрывал Геббельса, Бормана, Розенберга, отговаривавших его от этих, как они считали, авантюрных затей.

— Я, черт вас побери, солдат, — кричал фюрер, — я не привык, подобно моим генералам, отсиживаться в тылу! Я должен быть там, на востоке, вместе с моими солдатами! Пусть они видят, фюрер с ними!

По его приказу Гиммлер сформировал специальный поезд, состоявший из шести бронированных вагонов, обеспеченный всем необходимым и охранявшийся ротой молодцов из лейб-штандарта «Адольф Гитлер». На крышах вагонов разместили двадцать два автоматических скорострельных зенитных «эрликона», создававших плотный огневой заслон для вражеских самолетов. Этот поезд стал штаб-квартирой фюрера на всю трехнедельную Польскую кампанию.

Но фюреру этого было мало, он требовал доставлять его в действующие части, туда, где не было железнодорожных путей. И тогда мы летали с ним на Ju-52, который мне приходилось сажать на обычные поля и луга, где ни при каких обстоятельствах невозможно было посадить большой четырехмоторный «Кондор». Как правило, нас всегда сопровождала шестерка истребителей. Первый полет мы совершили 9 сентября в Крессинзее, в Орденсбург в Померании, затем на армейский аэродром в Верхней Силезии. Накануне штурма Варшавы, когда германские войска стояли уже в ее пригородах, я посадил самолет на скошенном ржаном поле в тридцати километрах от города. Фюрер добирался на машине с большим эскортом охраны. Подъехав к самолету, он сказал мне:

— Баур, заводи моторы, я должен с воздуха увидеть, как пять тысяч стволов германской артиллерии разнесут в пыль этот польско-еврейский городишко!