Полет в неизвестность

— Никому об этом, Бергмюллер, ни слова. Вы никого не знаете, не видели, ни о ком ничего не слышали. О фюрербункере помалкивайте, о фюрере, Бормане, Раттенхубере, Мюллере и всех других. И меня забудьте. Иначе они вас замучают допросами. Вы поняли меня?

— Так точно.

— Все новости, что узнаете, о наших людях, о положении в Германии, в мире, об отношениях союзников, — абсолютно все докладывайте мне.

— Будет исполнено, господин группенфюрер. Поправляйтесь. — Бергмюллер попрощался наклоном головы.

Глава 3

Не скажу, что жизнь моя и ранее была легкой и безоблачной. Безусловно, война и послевоенная разруха, борьба с коммунистами в Баварии, тяжелая и опасная работа пилота гражданской авиации, вечное стремление обеспечить благополучие семьи, матери, — все это ложилось зарубками на мое пока еще здоровое сердце. Но тридцать третий год оказался очень нервным.

В начале января после обслуживания избирательных кампаний Гитлера я вернулся в «Люфтганзу» и вновь стал работать на различных внутренних и международных маршрутах. Вскоре мне на дом доставили огромную коробку, перевязанную разноцветными лентами. В ней оказался подарок Гитлера — дорогой серебряный чайный сервиз с дарственной гравировкой: «Выдающемуся пилоту D-1720, летному капитану Бауру, с добрым напоминанием о трех избирательных кампаниях. Искренне Ваш Адольф Гитлер».

После назначения 30 января Гитлера канцлером Германии руководство «Люфтганзы» перевело меня в его личное распоряжение, я стал летать только с фюрером и высшими должностными лицами государства. Но формально я продолжал оставаться служащим «Люфтганзы».

Семейная жизнь все больше окрашивалась в темные тона. Доррит тяжело болела, подолгу находилась в состоянии депрессии, иногда не узнавала родных и близких, кроме меня, дочери и моей матери, часто ненадолго теряла сознание, плохо ела, в саду и на берегу озера гуляла только в сопровождении дочери или свекрови. Ее брат, Ганс, работавший в знаменитой берлинской клинике «Шарите», сумел наконец добиться консилиума врачей. С большим трудом при помощи мощного увеличения рентгеновского снимка головного мозга удалось обнаружить опухоль. Но ни один нейрохирург не согласился оперировать Доррит. Никакие уговоры, никакие денежные суммы не могли повлиять на их решение. Доррит медленно угасала. Мама и дочь приняли все повседневные заботы о ней. Я в силу загруженности работой видел ее все реже и реже.

Странным образом изменились отношения с моими старыми и добрыми, как мне всегда казалось, друзьями. Как только Гитлер стал канцлером, а Геринг, оставаясь председателем рейхстага, был назначен его преемником в руководстве НСДАП, министром авиации и возглавил формирование воссозданных военно-воздушных сил Германии, в его поведении все больше стало проявляться высокомерие и барство. Со мной он, правда, по-прежнему держался открыто и проявлял доброжелательность, но я чувствовал во всем этом какую-то игру, неискренность, фальшивость. Он больше никогда не возвращался к теме о моей роли в руководстве люфтваффе, не предлагал мне никаких должностей, не приглашал ни на какие совещания. Ганфштенгль как-то сказал:

— А чего вы хотите, Баур, Геринг очень ревнивый человек. Вот вы ведь ему ничего не сказали о предложении фюрера после его прихода к власти сделать вас его личным пилотом. По сути, ведь вы стали одним из самых приближенных к фюреру лиц, одним из самых информированных и влиятельных в его окружении. Кому же это понравится?

Видимо, так и было. Геринг не мог пережить того, что не он предложил Гитлеру сделать меня личным пилотом фюрера после прихода НСДАП к власти, а чуть позднее и командиром особого правительственного авиаотряда. Геринг, возможно, полагал, что Гитлер держал меня в своем ближайшем резерве и в любой момент мог назначить на высокую должность, в том числе и в люфтваффе, не спрашивая на то согласия Геринга. Более того, Геринг оказался явно разочарованным, когда Гитлер не оставил меня в штате люфтваффе, тем самым выведя из подчинения Геринга, а включил в ряды общего СС, подчинив лично себе.