Полет в неизвестность

Зотов несколько опешил и даже растерялся. Он, по рассказам, представлял смершевца иным: невысоким крепышом средних лет, в мешковатой армейской форме, заносчивым и необщительным. Перед ним же предстал молодой рослый красавец в идеально подогнанном мундире с двумя рядами орденских планок, нашивками за ранения и университетским ромбом. Вот этот самый ромб окончательно выбил из седла бедного майора. Сам-то он имел образование, мягко говоря, условное, семь классов школы и краткосрочные курсы НКВД, но успокаивал себя мыслью о том, что партия и руководство дали ему образование университетами жизни. А жизненно-университетское образование до войны проходило главным образом в оттачивании садистских допросов в застенках ГУЛАГа, тюрьмах НКГБ в Минске и Гомеле. После войны ему доверили работу с немецкими военнопленными, причем офицерами, что подняло Зотова в собственных глазах. Бутырка и Матросская Тишина стали местом его работы, а зачастую и суточного проживания. Правда, Зотов неплохо владел немецким, получив основательную языковую подготовку в школе НКВД.

— Здравия желаю, товарищ подполковник! — гаркнул Зотов, сделав три строевых шага навстречу Савельеву и чуть было не вскинул в порыве чувств руку к козырьку для отдачи чести, но в последний момент вспомнил о непокрытой голове и о фуражке, лежащей на стуле.

— Здравствуйте, майор, — Савельев улыбнулся и пожал протянутую руку, — что это вы так официально?

— Виноват, товарищ подполковник, исправлюсь. — Зотов никак не мог выйти из ступора. — Осмелюсь спросить, дело-формуляр[43] Баура принести?

— Нет, не стоит. У меня к нему только один вопрос. Но хочу предупредить, майор, вам при моем допросе придется покинуть камеру. Это связано с выявлением информации, которая несет сведения, составляющие государственную тайну. Вам все понятно?

— Так точно, товарищ подполковник.

— Предупредите сотрудников следственного изолятора: любая попытка подсматривать, подслушивать и осуществлять звукозапись моего допроса будет рассматриваться как измена Родине, а все записи будут изъяты.

— Будет сделано, не беспокойтесь, все понимаю. — Зотов нервно вытер пот со лба не очень свежим платком. Подполковник ему нравился, но, даже улыбаясь, он вызывал страх в душе Зотова.

— Давайте Баура.

Майор Зотов распахнул дверь камеры и приказал конвойному ввести военнопленного Баура, а сам тихо, словно на цыпочках, выбрался в тюремный коридор.

Савельев никогда не видел Баура стоящим. В мае в госпитале они с Леной допрашивали лежащего в постели раненого, истерзанного болью человека, живым местом у которого, как им казалось, были только глаза, излучавшие упрямство и непреодолимую силу воли. На костылях малорослый Баур казался еще ниже. Но выглядел он гораздо лучше, был побрит, причесан, одет в чистую форму немецких десантников. Баур сразу узнал молодого подполковника, с которого началось знакомство с советскими спецслужбами. Он улыбнулся, постарался встать по стойке смирно.

— Здравствуйте, господин подполковник. Вы можете мне не поверить, но искренне рад вас видеть.

— Здравствуйте, Баур, присаживайтесь.

Баур уселся на краешек табурета и попросил разрешения дать ему еще один стул, примостить культю. Савельев открыл дверь и приказал конвойному принести табурет и два стакана крепкого чая. Когда все было исполнено, он начал допрос с формальных вопросов об имени, годе и месте рождения, родственниках, учебе, годах и местах службы, званиях и наградах, партийности. Но, к удивлению Баура, подполковник ни слова не спросил о фюрере, последних днях в фюрербункере, не задавал глупых вопросов о способах бегства фюрера из Берлина, о документах и ценностях, вывезенных в Альпы самолетами особой правительственной эскадрильи, не интересовался Генрихом Мюллером и Мартином Борманом. Савельев спросил:

— Как себя чувствуете, Баур?

С благодарностью улыбнувшись, тот ответил:

— Спасибо, господин подполковник, видимо, мог бы и лучше, но в целом вполне сносно.

— Как нога, заживает?

— Потихоньку затягивается. Требуется серьезное лечение, но в моих условиях это вряд ли возможно.

— Постараюсь чем-то помочь. Во всяком случае, лекарства, необходимые растворы и перевязочный материал обещаю. — Савельев сделал пометки в блокноте. — Будут ли какие просьбы?

— В целом, господин подполковник, все в порядке, только вот переписку с родственниками не разрешают. Вернее сказать, писать не воспрещают, но письма, я твердо знаю, в Германию не отправляют. Неужели ваши коллеги боятся, что я сообщу что-то секретное? Для этого есть цензура.

— Разберемся, — буркнул Савельев, сделав пометку в блокноте. — Баур, у меня к вам несколько вопросов. Что вы знаете о производстве реактивных двигателей для самолетов Ме-163, Ме-262, Ar-234, Ju-287, Не-280 и других машин?