Полет ворона

Никита вновь уронил голову на бездыханное тело Огнева и забормотал что-то, сначала невнятно, потом все отчетливей и громче, чуть ли не срываясь в крик:

— …Я отдам свою кровь вместо твоей — хочешь? Возьми мою кровь и встань, воскресни!

Он стремительно вскочил с колен и занес над собой какой-то длинный, сверкающий предмет.

Таня дико закричала. Никита резко обернулся, выронив бритву.

— Ты! — крикнул он. — Ведьма! Сгинь!

Он подбежал к ней и с размаху ударил ногой в живот. Таня охнула, сложилась пополам и откатилась на площадку. Никита рванулся в глубь спальни…

Таня мячиком скатилась по ступеням и помчалась из дому вон…

Выбежав на ведущую к воротам дорожку, она оступилась, подвернув лодыжку, упала, мгновенно поднялась, отшвырнула во тьму туфли и, чуть припадая на ногу, выбежала на улицу.

Вокруг никого не было. Лишь у дальнего фонаря, раскачиваясь, обнимал столб мужик в ватнике.

— Станция! — крикнула она. — Где станция? Мужик посмотрел на нее, икнул и перекрестился.

— Где станция, я спрашиваю?! Ну!

Мужик ошалело махнул рукой туда, откуда она прибежала.

— Там?! Точно там?!

Мужик судорожно закивал головой, не переставая креститься…

В деревянном павильончике станции грелись, дожидаясь последней электрички на Москву, человек пять. Кассирша, гремя ключами, запирала свое хозяйство. И тут что-то ударило в дверь павильончика снаружи, та с треском распахнулась и на пороге появилась Таня — босая, растрепанная, без шапки, в расстегнутой шубейке, за ней волочился потяжелевший от крови подол блестящего парчового, платья. Ожидающие поезда вскочили. Окинув безумным взором комнатку, она рванулась к светящемуся окошечку.

— Господи!

— Да это же Ларина, артистка!

— Батюшки, вся в крови!

Не слыша этих восклицаний, Таня наклонилась к окошечку и прошептала прямо в белое лицо кассирши:

— Касса, милая, скорее…

Тут ноги ее подкосились, и она рухнула на дощатый пол.

III

…Сырой брезент шатра провисал под непрекращающимся, вечным мелким дождем, почти касаясь склоненных голов, покрытых серыми капюшонами. Фигуры в бесформенных балахонах сидели вокруг горизонтально поставленного и медленно вращающегося колеса. На поверхности колеса от одной сгорбленной фигуры к другой перемещались предметы, и каждая фигура, исполнив с одним предметом определенную операцию, бралась за другой. К Тане эти предметы попадали в виде черных дисков величиной примерно в половину ладони. Она снимала с колеса подъехавший диск, опускала тряпку в едкий белесый порошок и принималась натирать верхнюю поверхность диска, пока она не начинала тускло блестеть и на ней не проступали непонятные слова: «SCRIVNUS REX IMPERAVIT». Тогда она клала диск на колесо и бралась за следующий. Она не знала, как и когда попала в это запредельно унылое место, не знала, что это за место и кто окружает ее. Изредка, подняв голову, она осматривалась, но видела лишь колесо, склоненные головы, скрытые капюшонами, да низкий ветхий брезент, с которого капали просочившиеся капли. Одно она знала твердо: надо выполнять работу, не отвлекаться, не задумываться, не выпадать из общего тягучего ритма, ибо наказание будет неминуемым и страшным. Ей было… ей было никак. Не было никаких чувств, кроме смиренной тоски и всеподавляющего чувства страха перед тем, что произойдет с ней, если она допустит малейший сбой. Да еще неприятное, колючее ощущение грубой ткани балахона, надетого прямо на голое тело. Вот заблестел под ее огрубевшими руками еще один диск, значит, пора брать другой. Иногда она принималась считать начищенные ею диски, но очень скоро сбивалась со счета, да и смысла в нем не было, потому что дискам не было конца и потому что она не знала, что будет, когда она досчитает до какого-нибудь заветного числа, и боялась того, что будет, потому что здесь все изменения могли быть только к худшему.

Колесо остановилось. В центре его образовалась круглая дыра, из которой медленно поднималась стройная и неярко светящаяся фигура воина. Сначала показался высокий шлем, гордая голова, плечи, прикрытые металлическими наплечниками, круглый щит… Последними — мускулистые ноги в высоких сандалиях. Над колесом во всей красе возвышался центурион, в котором Таня с дрожью узнала Никиту. Одна рука его держала щит, а другую он поднял высоко над головой. В поднятой руке появилось ослепительно голубое копье и стремительно завращалось, оставляя в полумраке огненный круг. Вращение ослабевало, и вот копье замерло в руке центуриона. Его наконечник указывал на Таню.

— Ты, — сказал центурион, едва разжимая тонкие губы. — Пойдешь со мной.

Таня сползла со скамьи и плюхнулась коленями на склизкий холодный пол.

— Пощади, господин мой! Я всегда работала старательно, не ошибалась, не получила ни одного нарекания… Губы центуриона тронула надменная усмешка.

— Поднимись с колен, девка. Безграничнее твоей глупости лишь милость Божественного Цезаря Скривнуса, Повелителя Первого Круга… Так и быть, пусть его копье выберет другую. Ты увидишь, что это ничего не изменит.