Полёт: воспоминания

Меня донимала его 4-я глава, по-нашему говоря — марксистско-ленинская философия. На этой вот философии я чуть не вылетел из училища, которое закончил, имея все пятёрки, в том числе и по боевому применению, отлично летая, — по третьему разряду — благодаря тройке по Марксизму.

Рязрядность выпускников — это показатель работы училища. Экзамены принимает Госкомиссия — комиссия со стороны. Я шёл по всем показателям по первому разряду. К примеру, при стрельбе по наземной мишени вместо положенных на оценку «отлично» трёх (уже забыл точно трёх или пяти — но что-то в этих пределах) из 20 я вложил в мишень 17 снарядов! Мне пророчили первый разряд — говоря по гражданскому — диплом с отличием.

На заключительном экзамене по марксизму вытаскиваю билет с одним из вопросов по этой проклятой философии.

Естественно — поплыл.

Экзаменатор смотрит в зачётку кругом пятёрки, в том числе и предыдущие по его предмету.

Пытается вытянуть.

Я плыву.

Заклинило.

Тот пытается натянуть хотя бы на тройку:

— Хорошо, тогда скажите мне, что такое вообще философия?

Я психанул, терять уже было нечего: налетался на этом!

— Философия — это когда двое говорят об одном и том же и не понимают друг друга!

Экзаменатор ставит двойку.

Общий скандал.

По-видимому, его уговаривают, чтобы разрешил пересдать.

Мне уже всё равно: я распрощался с мечтой.

Разрешает.

Меня тоже уговаривают пересдать. Я соглашаюсь, но при условии, что если попадается эта чёртова философия…

Попадается! Я отказываюсь отвечать.

Собирается комиссия из всех марксистов, и меня начинают все хором гонять в присутствии экзаменатора по всему курсу. Отвечаю без запинки и без подготовки. Все настаивают на пятёрке. Экзаменатор ставит тройку. Я выпускаюсь по третьему разряду.

Вот тебе и второстепенный предмет.

Но это было потом.

А пока что мы сидим на самолётовождении. Занятия ведёт подполковник Кеременджиди — Колька-грек, как он называет иногда себя в узком кругу курсантов. Это крупный, сильный и бесшабашный подполковник с бритой головой. Летал раньше. Не знаю, верно ли это, но рассказывал, что сидел при Ежове, не знаю уж за что, потом был реабилитирован, но летать уже не дали:

— Захожу в камеру, а там — мордоворот: «А шкарики, а колёсики скедавай, скедавай…» Ну, тут я ему и врезал. Половину народу в камере положил. Чуть не зарезали. А потом отстали. За своего приняли.

Напротив аудитории — ДОС — так назывался дом офицерского состава, где жили преподаватели с семьями. На втором этаже этого дома через пятнадцать минут после начала занятий по штурманской раздвигаются шторы, широко распахивается окно и появляется ОНА.

Она — это вторая (или третья?) жена подполковника с цикла.

На ней купальник (или не купальник?) — в общем, что-то такое, отчего она кажется обнажённой.

А может быть, она и была обнажённой? Сказать точно не могу: от наших окон до окон её дома было метров тридцать, так что разобрать, что это — прозрачный купальник или ничего — трудно. Ясно было одно: она нарочно выбирала время, когда солнце ярко било в её окно, освещая убранство комнаты, разбросанную постель, висящий на спинке кровати яркий халатик и красивое полотенце, а главное — её — молодую, стройную, красивую, с тугим бюстом и широкими, боже мой, какими прекрасными бёдрами! Густые чёрные волосы волной спадали на её обнажённую грудь, плечи, спину, живот… При каждом движении эта чёрная волна диким прибоем билась о белый мрамор её тела, обнажая его ещё больше, притягивая страшным магнитом, подчёркивая и оттеняя каждую впадинку, каждый бугорок, гипнотизируя и обезволивая.

Сейчас я сомневаюсь: действительно ли можно увидеть такие подробности на таком расстоянии, может, это моё распалённое воображение дополняло картину, — не знаю. У ребят как-то не принято было говорить о таком интимном — слишком уж хороша, — и каждый боялся словом спугнуть это волшебное видение.

Скорее всего, её возбуждало зверское внимание толпы мужиков, наверное, она получала от этого то, что не могла получить от своего, довольно поношенного мужа, — не знаю.

Она начинает утреннюю гимнастику: потягивается, занимает разные позы…

Кровь бьёт в голову, всё внимание — туда! Преподаватель видит, что обратить внимание молодых и горячих курсантов на метод галсирования ему уже не удастся.

Керемеджиди возмущённо трёт ладонью свою громадную лысину: Так — объявляет он — 10 минут перерыва, но чтобы потом — ни звука, будете догонять! Курсанты кидаются толпой к окнам, каждый стремится занять наивыгоднейшую для обзора позицию.

Гробовое молчание длится в течении всей её зарядки.

Хороша! — иногда разносится чей-то вздох — вот бы такую…

По окончании зарядки штора закрывается, и лекция идёт своим чередом.

Немало мне привелось повидать на своём веку красивых женщин. Такого идеала — не нашёл.

Или это юность дорисовывала недостающее в этой чудной картине? Жаль только, длилось это недолго: спустя некоторое время эту семью кудато убрали из училища.

А может быть, — и к лучшему?

* * *

Трудно, но мы уже втянулись.

Занятия ежедневно по десять часов и два часа на самоподготовку.

Шесть дней в неделю.